Россия в концлагере

— Значитъ, сѣли, наконецъ, — неунывающимъ тономъ умозаключаетъ Гендельманъ. — Я вѣдь вамъ предсказывалъ. Правда, и вы мнѣ предсказывали. Какіе мы съ вами проницательные! И какъ это у насъ обоихъ не хватило проницательности, чтобы не сѣсть? Не правда-ли, удивительно? Но нужно имѣть силы подняться надъ нашими личными, мелкими, мѣщанскими переживаніями. Если наши вожди, лучшіе изъ лучшихъ, желѣзная гвардія ленинизма, величайшая надежда будущаго человѣчества, — если эти вожди садятся въ ГПУ, какъ мухи на медъ, такъ что же мы должны сказать? А? Мы должны сказать: добро пожаловать, товарищи!

— Слушайте, — перебиваю я, — публика кругомъ.

— Это ничего. Свои ребята. Наша бригада — все уральскіе мужички: ребята, какъ гвозди. Замѣчательныя ребята. Итакъ: по какимъ статьямъ существующаго и несуществующаго закона попали вы сюда?

Я разсказываю. Забубенный блескъ исчезаетъ изъ глазъ Гендельмана.

— Да, вотъ это плохо. Это ужъ не повезло. — Гендельманъ оглядывается кругомъ и переходитъ на нѣмецкій языкъ: — Вы вѣдь все равно сбѣжите?

— До сихъ поръ мы считали это само собою разумѣющимся. Но вотъ теперь эта исторія съ отправкой сына. А ну-ка, З. Я., мобилизуйте вашу "юдише копфъ" и что-нибудь изобрѣтите.

Гендельманъ запускаетъ пальцы въ бороду и осматриваетъ вагоны, проволоку, ельникъ, снѣгъ, какъ будто отыскивая тамъ какое-то рѣшеніе.

— А попробовали бы вы подъѣхать къ БАМовской комиссіи.

— Думалъ и объ этомъ. Безнадежно.

— Можетъ быть, не совсѣмъ. Видите ли, предсѣдателемъ этой комиссіи торчитъ нѣкто Чекалинъ, я его по Вишерскому лагерю знаю. Во-первыхъ, онъ коммунистъ съ дореволюціоннымъ стажемъ и, во-вторыхъ, человѣкъ онъ очень неглупый. Неглупый коммунистъ и съ такимъ стажемъ, если онъ до сихъ поръ не сдѣлалъ карьеры — а развѣ это карьера? — это значитъ, что онъ человѣкъ лично порядочный и что, въ качествѣ порядочнаго человѣка, онъ рано или поздно сядетъ. Онъ, конечно, понимаетъ это и самъ. Словомъ, тутъ есть кое-какія психологическія возможности.

Идея — довольно неожиданная. Но какія тутъ могутъ быть психологическія возможности, въ этомъ сумасшедшемъ домѣ? Чекалинъ, колючій, нервный, судорожный, замотанный, полусумасшедшій отъ вѣчной грызни съ Якименкой?

— А то попробуйте увязаться съ нами. Нашъ эшелонъ пойдетъ, вѣроятно, завтра. Или, на крайній случай, пристройте вашего сына сюда. Тутъ онъ у насъ не пропадетъ! Я посылки получалъ, ѣда у меня на дорогу болѣе или менѣе есть. А? Подумайте.

Я крѣпко пожалъ Гендельману руку, но его предложеніе меня не устраивало.

— Ну, а теперь — "докладывайте" вы!

Гендельманъ былъ по образованію инженеромъ, а по профессіи — инструкторомъ спорта. Это — довольно обычное въ совѣтской Россіи явленіе: у инженера нѣсколько больше денегъ, огромная отвѣтственность (конечно, передъ ГПУ) по линіи вредительства, безхозяйственности, невыполненіи директивъ и плановъ, и по многимъ другимъ линіямъ и, конечно, — никакого житья. У инструктора физкультуры — денегъ иногда меньше, а иногда больше, столкновеній съ ГПУ — почти никакихъ, и въ результатѣ всего этого — возможность вести приблизительно человѣческій образъ жизни. Кромѣ того, можно потихоньку и сдѣльно подхалтуривать и по своей основной спеціальности. Гендельманъ былъ блестящимъ спортсменомъ и рѣдкимъ организаторомъ. Однако, и физкультурный иммунитетъ противъ ГПУ вещь весьма относительная. Въ связи съ той "политизаціей" физкультуры, о которой я разсказывалъ выше, около пятисотъ инструкторовъ спорта было арестовано и разослано по всякимъ нехорошимъ и весьма неудобоусвояемымъ мѣстамъ. Былъ арестованъ и Гендельманъ.

— Да и докладывать въ сущности нечего. Сцапали. Привезли на Лубянку. Посадили. Сижу. Черезъ три мѣсяца вызываютъ на допросъ. Ну, конечно, они уже все, рѣшительно все знаютъ: что я старый сокольскій деятель, что у себя на работѣ я устраивалъ старыхъ соколовъ, что я находился въ перепискѣ съ международнымъ сокольскимъ центромъ, что я даже посылалъ привѣтственную телеграмму всесокольскому слету. А я все сижу и слушаю. Потомъ я говорю: "Ну, вотъ вы, товарищи, все знаете?" — "Конечно, знаемъ". "И уставъ "Сокола" тоже знаете?". — "Тоже знаемъ". "Позвольте мнѣ спросить, почему же вы не знаете, что евреи въ "Соколъ" не принимаются?".

— Знаете, что мнѣ слѣдователь отвѣтилъ? "Ахъ, говоритъ, не все ли вамъ равно, гражданинъ Гендельманъ, за что вамъ сидѣть — за "Соколъ" или не за "Соколъ"?". Какое геніальное прозрѣніе въ глубины человѣческаго сердца! Представьте себѣ — мнѣ, оказывается, рѣшительно все равно за что сидѣть — разъ я уже все равно сижу.

— Почему я работаю плотникомъ? А зачѣмъ мнѣ работать не плотникомъ? Во-первыхъ, я зарабатываю себѣ настоящая, мозолистыя, пролетарскія руки. Знаете, какъ въ пѣсенкѣ поется:

"... Въ заводскомъ гулѣ онъ ласкалъ
Ея мозолистыя груди"...