Россия в концлагере

Всяческими пинкертоновскими ухищреніями я узналъ его адресъ. Чекалинъ жилъ на краю села, въ карельской избѣ. Поздно вечеромъ, воровато пробираясь по сугробамъ снѣга, я пришелъ къ этой избѣ. Хозяйка избы на мой стукъ подошла къ двери, но открывать не хотѣла. Черезъ минуту-двѣ къ двери подошелъ Чекалинъ.

— Кто это?

— Изъ УРЧ, къ товарищу Чекалину.

Дверь открылась на десять сантиметровъ. Изъ щели прямо мнѣ въ животъ смотрѣлъ стволъ парабеллюма. Электрическій фонарикъ освѣтилъ меня.

— Вы — заключенный?

— Да.

— Что вамъ нужно? — голосъ Чекалина былъ рѣзокъ и подозрителенъ.

— Гражданинъ начальникъ, у меня къ вамъ очень серьезный разговоръ и на очень серьезную тему.

— Ну, говорите.

— Гражданинъ начальникъ, этотъ разговоръ я черезъ щель двери вести не могу.

Лучъ фонарика уперся мнѣ въ лицо. Я стоялъ, щурясь отъ свѣта, и думалъ о томъ, что малѣйшая оплошность можетъ стоить мнѣ жизни.

— Оружіе есть?

— Нѣтъ.

— Выверните карманы.

Я вывернулъ карманы.

— Войдите.

— Я вошелъ.

Чекалинъ взялъ фонарикъ въ зубы и, не выпуская парабеллюма, свободной рукой ощупалъ меня всего. Видна была большая сноровка.

— Проходите впередъ.

Я сдѣлалъ два-три шага впередъ и остановился въ нерѣшимости.

— Направо... Наверхъ... Налѣво, — командовалъ Чекалинъ. Совсѣмъ какъ въ корридорахъ ГПУ. Да, сноровка видна.

Мы вошли въ убого обставленную комнату. Посерединѣ комнаты стоялъ некрашеный деревянный столъ. Чекалинъ обошелъ его кругомъ и, не опуская парабеллюма, тѣмъ же рѣзкимъ тономъ спросилъ:

— Ну-съ, такъ что же вамъ угодно?

Начало разговора было мало обѣщающимъ, а отъ него столько зависѣло... Я постарался собрать всѣ свои силы.

— Гражданинъ начальникъ, послѣдніе эшелоны составляются изъ людей, которые до БАМа завѣдомо не доѣдутъ.

У меня запнулось дыханіе.

— Ну?

— Вамъ, какъ пріемщику рабочей силы, нѣтъ никакого смысла нагружать вагоны полутрупами и выбрасывать въ дорогѣ трупы...

— Да?

— Я хочу предложить давать вамъ списки больныхъ, которыхъ ББК сажаетъ въ эшелоны подъ видомъ здоровыхъ... Въ вашей комиссіи есть одинъ врачъ. Онъ, конечно, не въ состояніи провѣрить всѣхъ этапниковъ, но онъ можетъ провѣрить людей по моимъ спискамъ...

— Вы по какимъ статьямъ сидите?

— Пятьдесятъ восемь: шесть, десять и одиннадцать; пятьдесятъ девять: десять.

— Срокъ?

— Восемь лѣтъ.

— Такъ... Вы по какимъ, собственно, мотивамъ дѣйствуете?

— По многимъ мотивамъ. Въ частности и потому, что на БАМ придется, можетъ быть, ѣхать и моему сыну.

— Это тотъ, что рядомъ съ вами работаетъ?

— Да.

Чекалинъ уставился на меня пронизывающимъ, но ничего не говорящимъ взглядомъ. Я чувствовалъ, что отъ нервнаго напряженія у меня начинаетъ пересыхать во рту.

— Такъ... — сказалъ онъ раздумчиво. Потомъ, отвернувшись немного въ сторону, опустилъ предохранитель своего парабеллюма и положилъ оружіе въ кабуру.

— Такъ, — повторилъ онъ, какъ бы что-то соображая. — А скажите, вотъ эту путаницу съ замѣной фамилій — это не вы устроили?

— Мы.

— А это — по какимъ мотивамъ?..

— Я думаю, что даже революціи лучше обойтись безъ тѣхъ издержекъ, который совсѣмъ ужъ безсмысленны.

Чекалина какъ-то передернуло.

— Такъ, — сказалъ онъ саркастически. — А когда милліоны трудящихся гибли на фронтахъ безсмысленной имперіалистической бойни, — вы дѣйствовали по столь же... просвѣщенной линіи?

Вопросъ былъ поставленъ въ лобъ.

— Такъ же, какъ и сейчасъ — я безсиленъ противъ человѣческаго сумасшествія.

— Революцію вы считаете сумасшествіемъ?

— Я не вижу никакихъ основаній скрывать передъ вами этой прискорбной точки зрѣнія.

Чекалинъ помолчалъ.

— Ваше предложеніе для меня пріемлемо. Но если вы воспользуетесь этимъ для какихъ-нибудь постороннихъ цѣлей, протекціи или чего — вамъ пощады не будетъ.

— Мое положеніе настолько безвыходно, что вопросъ о пощадѣ меня мало интересуетъ... Меня интересуетъ вопросъ о сынѣ.

— А онъ за что попалъ?

— По существу — за компанію... Связи съ иностранцами.

— Какъ вы предполагаете технически провести эту комбинацію?

— Къ отправкѣ каждаго эшелона я буду давать вамъ списки больныхъ, которыхъ ББК даетъ вамъ подъ видомъ здоровыхъ. Этихъ списковъ я вамъ приносить не могу. Я буду засовывать ихъ въ уборную УРЧ, въ щель между бревнами, надъ притолокой двери, прямо посрединѣ ея. Вы бываете въ УРЧ и можете эти списки забирать...

— Такъ. Подходяще. И, скажите, въ этихъ подлогахъ съ вѣдомостями — вашъ сынъ тоже принималъ участіе?

— Да. Въ сущности — это его идея.

— И изъ тѣхъ же соображеній?

— Да.

— И отдавая себѣ отчетъ...

— Отдавая себѣ совершенно ясный отчетъ...

Лицо и голосъ Чекалина стали немного меньше деревянными.

— Скажите, вы не считаете, что ГПУ васъ безвинно посадило?

— Съ точки зрѣнія ГПУ — нѣтъ.

— А съ какой точки зрѣнія — да?

— Кромѣ точки зрѣнія ГПУ, есть еще и нѣкоторыя другія точки зрѣнія. Я не думаю, чтобы былъ смыслъ входить въ ихъ обсужденіе.

— И напрасно вы думаете. Глупо думаете. Изъ-за Якименокъ, Стародубцевыхъ и прочей сволочи революція и платить эти, какъ вы говорите, безсмысленныя издержки. И это потому, что вы и иже съ вами съ революціей идти не захотѣли... Почему вы не пошли?