Россия в концлагере

Во-вторыхъ, я здоровъ (посылки мнѣ присылаютъ), а ужъ лучше тесать бревна, чѣмъ зарабатывать себѣ геморрой. Въ третьихъ, я имѣю дѣло не съ совѣтскимъ активомъ, а съ порядочными людьми — съ крестьянами. Я раньше побаивался, думалъ — антисемитизмъ. У нихъ столько же антисемитизма, какъ у васъ — коммунистической идеологіи. Это — честные люди и хорошіе товарищи, а не какая-нибудь совѣтская сволочь. Три года я уже отсидѣлъ — еще два осталось. Заявленіе о смягченіи участи?

Тутъ голосъ Гендельмана сталъ суровъ и серьезенъ:

— Ну, отъ васъ я такого совѣта, И. Л., не ожидалъ. Эти бандиты меня безъ всякой вины, абсолютно безъ всякой вины, посадили на каторгу, оторвали меня отъ жены и ребенка — ему было только двѣ недѣли — и чтобы я передъ ними унижался, чтобы я у нихъ что-то вымаливалъ?..

Забубенные глаза Гендельмана смотрѣли на меня негодующе.

— Нѣтъ, И. Л., этотъ номеръ не пройдетъ: Я, дастъ Богъ, отсижу и выйду. А тамъ — тамъ мы посмотримъ... Дастъ Богъ — тамъ мы посмотримъ... Вы только на этихъ мужичковъ посмотрите — какая это сила!..

Вечерѣло. Патрули проходили мимо эшелоновъ, загоняя лагерниковъ въ вагоны. Пришлось попрощаться съ Гендельманомъ.

— Ну, передайте Борису и вашему сыну — я его такъ и не видалъ — мой, такъ сказать, спортивный привѣтъ. Не унывайте. А насчетъ Чекалина все-таки подумайте.

СРЫВЪ

Я пытался прорваться на Погру на слѣдующій день, еще разъ отвести душу съ Гендельманомъ, но не удалось. Вечеромъ Юра мнѣ сообщилъ, что Якименко съ утра уѣхалъ на два-три дня на Медвѣжью Гору и что въ какой-то дополнительный списокъ на ближайшій этапъ урчевскій активъ ухитрился включить и его, Юру; что списокъ уже подписанъ начальникомъ отдѣленія Ильиныхъ и что сегодня вечеромъ за Юрой придетъ вооруженный конвой, чего для отдѣльныхъ лагерниковъ не дѣлалось никогда. Вся эта информація была сообщена Юрѣ чекистомъ изъ третьяго отдѣла, которому Юра въ свое время писалъ стихами письма къ его возлюбленной: поэтическія настроенія бываютъ и у чекистовъ.

Мой пропускъ на Погру былъ дѣйствителенъ до 12 часовъ ночи. Я вручилъ его Юрѣ, и онъ, забравъ свои вещи, исчезъ на Погру съ наставленіемъ — "дѣйствовать по обстоятельствамъ", въ томъ же случаѣ, если скрыться совсѣмъ будетъ нельзя, разыскать вагонъ Гендельмана.

Но эшелонъ Гендельмана уже ушелъ. Борисъ запряталъ Юру въ покойницкую при больницѣ, гдѣ онъ и просидѣлъ двое сутокъ. Активъ искалъ его по всему лагерю. О переживаніяхъ этихъ двухъ дней разсказывать было бы слишкомъ тяжело.

Черезъ два дня пріѣхалъ Якименко. Я сказалъ ему, что, вопреки его прямой директивѣ, Стародубцевъ обходнымъ путемъ включилъ Юру въ списокъ, что, въ частности, въ виду этого, сорвалась подготовка очередного эшелона (одна машинка оставалась безработной), и что Юра пока что скрывается за предѣлами досягаемости актива.

Якименко посмотрѣлъ на меня мрачно и сказалъ:

— Позовите мнѣ Стародубцева.

Я позвалъ Стародубцева. Минутъ черезъ пять Стародубцевъ вышелъ отъ Якименки въ состояніи, близкомъ къ истеріи. Онъ что-то хотѣлъ сказать мнѣ, но величайшая ненависть сдавила ему горло. Онъ только ткнулъ пальцемъ въ дверь Якименскаго кабинета. Я вошелъ туда.

— Вашъ сынъ сейчасъ на БАМ не ѣдетъ. Пусть онъ возвращается на работу. Но съ послѣднимъ эшелономъ поѣхать ему, вѣроятно, придется.

Я сказалъ:

— Товарищъ Якименко, но вѣдь вы мнѣ обѣщали.

— Ну и что же, что обѣщалъ! Подумаешь, какое сокровище вашъ Юра.

— Для... Для меня — сокровище...

Я почувствовалъ спазмы въ горлѣ и вышелъ.

Стародубцевъ, который, видимо, подслушивалъ подъ дверью, отскочилъ отъ нея къ стѣнкѣ, и всѣ его добрыя чувства ко мнѣ выразились въ одномъ словѣ, въ которомъ было... многое въ немъ было...

— Сокровище, г-ы-ы...

Я схватилъ Стародубцева за горло. Изъ актива съ мѣста не двинулся никто. Стародубцевъ судорожно схватилъ мою руку и почти повисъ на ней. Когда я разжалъ руку, Стародубцевъ мѣшкомъ опустился на полъ. Активъ молчалъ.

Я понялъ, что еще одна такая недѣля — и я сойду съ ума.

Я ТОРГУЮ ЖИВЫМЪ ТОВАРОМЪ

Эшелоны все шли, а наше положеніе все ухудшалось. Силы таяли. Угроза Юрѣ росла. На обѣщанія Якименки, послѣ всѣхъ этихъ инцидентовъ, расчитывать совсѣмъ было нельзя. Борисъ настаивалъ на немедленномъ побѣгѣ. Я этого побѣга боялся, какъ огня. Это было бы самоубійствомъ, но помимо такого самоубійства, ничего другого видно не было.

Я уже не спалъ въ тѣ короткіе часы, которые у меня оставались отъ урчевской каторги. Одни за другими возникали и отбрасывались планы. Мнѣ все казалось, что гдѣ-то, вотъ совсѣмъ рядомъ, подъ рукой, есть какой-то выходъ, идіотски простой, явственно очевидный, а я вотъ не вижу его, хожу кругомъ да около, тыкаюсь во всякую майнридовщину, а того, что надо — не вижу. И вотъ, въ одну изъ такихъ безсонныхъ ночей меня, наконецъ, осѣнило. Я вспомнилъ о совѣтѣ Гендельмана, о предсѣдателѣ пріемочной комиссіи БАМа чекистѣ Чекалинѣ и понялъ, что этотъ чекистъ — единственный способъ спасенія и при томъ способъ совершенно реальный.