Россия в концлагере

— Подымали массы, чортъ васъ раздери... А когда массы поднялись, вы ихъ предали и продали... Соціалисты, мать вашу... Вотъ вамъ соціалисты — ваши германскіе друзья и пріятели... Развѣ мы, марксисты, этого не предсказывали, что они готовятъ фашизмъ, что они будутъ лизать пятки любому Гитлеру, что они точно такъ же продадутъ и предадутъ германская массы, какъ вотъ вы продали русскія? А теперь — тоже вродѣ васъ — думаютъ: ахъ, какіе мы дѣвственные, ахъ, какіе мы чистые... Ахъ, мы никого не насиловали... А что этихъ соціалистовъ всякій, у кого есть деньги, .... и спереди, и сзади — такъ вѣдь это же за настоящія деньги, за валюту, не за какой-нибудь совѣтскій червонецъ... Не за трудовой кусокъ хлѣба!

Голосъ Чекалина сталъ визгливъ. Онъ жестикулировалъ своимъ буттербродомъ изъ рѣпы, икра разлеталась во всѣ стороны, но онъ этого не замѣчалъ... Потомъ онъ какъ-то спохватился...

— Простите, что я такъ крою... Это, понимаете, не васъ персонально... Давайте, что ли, выпьемъ...

Выпили.

— ... Не васъ персонально. Что — васъ разстрѣливать? Это всякій дуракъ можетъ. А вотъ вы мнѣ отвѣтьте...

Я подумалъ о той смертельной братской ненависти, которая и раздѣляетъ, и связываетъ эти двѣ подсекты соціализма — большевиковъ и меньшевиковъ. Ненависть эта тянется уже полвѣка, и говорить о ней — не стоило.

— Отвѣтить, конечно, можно было-бы, но это — не моя тема. Я, видите-ли, никогда въ своей жизни ни на секунду не былъ соціалистомъ.

Чекалинъ уставился на меня въ недоумѣніи и замѣшательствѣ. Вся его филлипика пролетѣла впустую, какъ зарядъ картечи сквозь привидѣніе.

— Ахъ, такъ... Тогда — извините... Не зналъ. А кѣмъ же вы были?

— Говоря оріентировочно — монархистомъ. О чемъ ваше уважаемое заведеніе имѣетъ исчерпывающія данныя. Такъ, что и скромничать не стоитъ.

Видно было: Чекалинъ чувствовалъ, что со всѣмъ своимъ негодованіемъ противъ соціалистовъ онъ попалъ въ какое-то глупое и потому безпомощное положеніе. Онъ воззрился на меня съ какимъ-то недоумѣніемъ.

— Послушайте. Документы я ваши видѣлъ... въ вашемъ личномъ дѣлѣ. Вѣдь вы же изъ крестьянъ. Или — документы липовые?

— Документы настоящіе... Предупреждаю васъ по хорошему — насчетъ классоваго анализа здѣсь ничего не выйдетъ. Маркса я знаю не хуже, чѣмъ Бухаринъ. А если и выйдетъ — такъ совсѣмъ не по Марксу... Насчетъ классоваго анализа — и не пробуйте...

Чекалинъ пожалъ плечами.

— Ну, въ этомъ разрѣзѣ монархія для меня — четвертое измѣреніе. Я понимаю представителей дворянскаго землевладѣнія. Тамъ были прямые классовые интересы... Что вамъ отъ монархіи?

— Много. Въ частности то, что монархія была единственнымъ стержнемъ государственной жизни. Правда, не густымъ, но все же единственнымъ.

Чекалинъ нѣсколько оправился отъ своего смущенія и смотрѣлъ на меня съ явнымъ любопытствомъ такъ, какъ нѣкій ученый смотрѣлъ бы на нѣкое очень любопытное ископаемое.

— Та-акъ... Вы говорите — единственнымъ стержнемъ... А теперь, дескать, съ этого стержня сорвались и летимъ, значитъ, къ чортовой матери.

— Давайте уговоримся — не митинговать. Массъ тутъ никакихъ нѣту. Мировая революція лопнула явственно. Куда же мы летимъ?

— Къ строительству соціализма въ одной странѣ, — сказалъ Чекалинъ, и въ голосѣ его особенной убѣдительности не было.

— Такъ... А вы не находите, что все это гораздо ближе стоитъ къ какой-нибудь весьма свирѣпой азіатской деспотіи, чѣмъ къ самому завалящему соціализму? И сколько народу придется еще истребить, чтобы построить этотъ соціализмъ такъ, какъ онъ строится теперь — то-есть пулеметами. И не останется ли, въ концѣ концовъ, на всей пустой русской землѣ два настоящихъ соціалиста, безо всякихъ уклоновъ — Сталинъ и Кагановичъ?