Россия в поворотный момент истории

Когда на следующий день я вошел в кабинет Клемансо, то впервые увидел его спокойным и улыбающимся. Он только что получил с фронта известия о том, что все германские атаки отбиты, и теперь был уверен в скорой победе.

– Итак, посмотрим ваше донесение, – сказал он жизнерадостно, протягивая руку.

Я колебался. Меня охватило разочарование. Клемансо заметил это и нахмурился.

– Господин премьер, могу ли я задать Вам вопрос? – спросил я.

– Да, конечно.

– Почему начальник вашего штаба заявил русскому военному атташе, что ни он, ни русские войска не приглашены на парад 14 июля, поскольку Россия – нейтральная страна, заключившая мир с врагами Франции? Надеюсь, что вы не разделяете такого ошибочного мнения.

Клемансо густо покраснел и откинулся в кресле. Пишон просто окаменел и чуть не свалился со стула. В наступившей тишине я услышал резкий голос Клемансо:

– La Russie est un pays neutre qui a conclu la paix separee avec nos ennemis. Les amis de nos ennemis sont nos ennemis[171]. Это были мои слова и мой приказ.

Едва в силах сдерживать себя, я поднялся, захлопнул портфель и сказал:

– В таком случае, господин премьер, мне нет смысла оставаться в вашем кабинете.

Поклонившись, я повернулся и гордо удалился.

Слухи об этом инциденте быстро распространились в правительственных и политических кругах, порождая волнение, пересуды и тревогу.

На следующий день ко мне прибыл Дешанель, председатель палаты депутатов. В изящной, но чрезвычайно высокопарной речи он говорил о нерушимых связях между Францией и российской нацией, о верности Франции своему союзнику, о ее великих жертвах на благо общего дела и т. д. Слова Клемансо он объявил результатом колоссального напряжения, вызванного сверхчеловеческими усилиями премьера. Несколько дней спустя меня пригласили к президенту республики Пуанкаре, который на свой сдержанный манер повторил слова Дешанеля, только в более сжатом виде. Но их объяснения были пустыми фразами. Вскоре после этого я вернулся в Англию.

За фразой «нейтральная страна, заключившая сепаратный мир с нашими врагами», «сорвавшейся с языка» переутомленного, перенапрягшегося премьера во время разговора о военной помощи России, наверняка скрывались какие-то тайные мысли и чувства Клемансо, вопреки тому, в чем меня пытались убедить Дешанель и Пуанкаре. Было ясно, что во время бесед со мной и Ллойд-Джордж, и Клемансо что-то имели на уме. Но что именно?

Всего-навсего то, что союзники уже строили планы собственной интервенции в Россию ради целей, не имевших отношения к российским интересам и слабо связанных с теми дискуссиями, которые представители союзников в Москве вели со своими русскими партнерами.

Пробыв месяц за границей, я получил через русских официальных лиц надежную информацию о том, что поспешно формируются и оснащаются два экспедиционных корпуса. Первый должен был высадиться во Владивостоке, чтобы помочь адмиралу Колчаку заменить демократическую власть военной диктатурой. Второй корпус во главе с британским генералом Пулом с той же целью предполагалось высадить в Архангельске.

Кроме того, я узнал, что одним из людей, стоявших за этой сибирской авантюрой, был пресловутый Завойко, «ординарец» Корнилова, ныне проживавший в Европе под именем «полковника Курбатова» (соответствующие документы были выданы ему англичанами). Как не без иронии сообщил мне один хорошо информированный англичанин, «полковника Курбатова» пригласили в Версаль вместо меня.

Дальнейшие переговоры с главами французского и британского правительств стали бессмысленными, а для меня лично и достаточно неприятными. Моя миссия в Лондон и Париж завершилась. Теперь стало необходимо как можно скорее вернуться в Россию, чтобы отчитаться обо всем, что я слышал, видел и делал на Западе.

В военное время выехать в Россию из Великобритании без содействия британского правительства было абсолютно невозможно. В начале сентября я написал Ллойд-Джорджу и попросил его предпринять немедленные шаги, чтобы дать мне возможность вернуться на родину. Через неделю пришел ответ от Филипа Керра, в котором он от имени премьер-министра вежливо уведомлял меня, что, к несчастью, Ллойд-Джордж не в состоянии помочь мне, поскольку это не соответствовало бы британской политике невмешательства во внутренние дела других стран.

Смысл письма был ясен. Мне не позволят вернуться в Россию, потому что я могу расстроить британские планы.

Письмо Керра пришло ровно в тот момент, когда адмирал Колчак прибыл во Владивосток по пути из Сингапура в Омск. Месяцем ранее в результате переворота, совершенного русским морским офицером Чаплиным при помощи генерала Пула, в Архангельске было свергнуто правительство, только что сформированное (2 августа) местными демократическими кругами под руководством Н.В. Чайковского.

В середине августа я отправил длинное письмо Чайковскому, который к тому времени являлся лишь номинальной главой нового «реорганизованного» правительства. В этом письме я, среди прочего, писал: «То, что произошло с Вами в Архангельске, вскоре повторится в Уфе и Самаре – утверждаю это со всей категоричностью».