Россия в шубе. Русский мех. История, национальная идентичность и культурный статус

Говорили, что «Нижинский (один из ведущих танцовщиков и хореографов антрепризы. – Б. Ш., Д. Л.) угадал, как выглядит миф и как на театральном языке можно изобразить лик мифа»[793]. Эти же слова можно сказать и в адрес автора всего проекта – Сергея Дягилева. Успех его антрепризы, ее колоссальный мировой резонанс были заранее предопределены. Она развивала оба популярных направления представлений о русской культуре, которая представала то как поэма о неукротимой степной дикости, варварской первобытности, то как сказка, стилизованная под русский лубок[794].

Результаты проектов Тенишевой и Дягилева полностью изменили традиционные представления о русской культуре, предваряя международную популярность стиля «а-ля рюс», которая ждала его на следующем витке развития.

Вымышленная Русь Поля Пуаре

Пора… узнать и полюбить Русь. Пора… заинтересоваться высоким и значительным, которому… не сумели еще отвести должное место.

Рерих Н. К. По старине (1903)

[795]

Частным результатом растущей популярности русской культуры стало заметное оживление парижской моды на русские мотивы, в частности на орнамент и вышивку. Уже на самом раннем этапе оформилось два взгляда на нее: первый отождествлял русскую культуру с «ложными Берендеями и Стеньками Разиными… другой давал волю художественным экспериментам непревзойденной высоты, ставшим вехами в истории мировой культуры»[796]. Нередко к руссомании примешивалась мода на восточный экзотизм: под воздействием антреприз Дягилева он все чаще и чаще связывался с русской культурой.

И «классическая» руссомания, и русско-восточный экзотизм были горячо восприняты королем мировой моды 1910-х годов – успешным и влиятельным кутюрье Полем Пуаре. Свой высокий статус он приобрел благодаря революционному подходу к моделированию и производству одежды, отвечавшему духу времени, когда женщины искали функциональную и удобную одежду. Не владевший в достаточной мере ремеслом портного, Пуаре больше полагался на искусство моделирования и драпировки. Результатом такого подхода стали мягкие, плавные формы одежды, дающие полную свободу телу[797], при этом комплиментарные фигуре.

Выработанный Пуаре стиль сочетал прямой крой традиционной экзотической одежды и ее же декорационные приемы: для него, как и для его современников-модернистов, вдохновленных сценической феерией антреприз Дягилева, образы экзотических культур означали свободу от условностей Запада. Известно, что сам Пуаре всячески отрицал влияние Дягилева, но мы также знаем, что этот кутюрье не пропускал ни одного дягилевского балета[798]. В некоторых случаях влияние просматривается слишком явно. Так, в коротком вечернем платье Пуаре (1925) угадывается туника, созданная Бакстом для участия В. Ф. Нижинского в танцевальном дивертисменте «Пир» (1909)[799], с той только разницей, что модель Пуаре, согласно его известной концепции, имеет более мягкие линии и рассчитана на более свободное облегание.

Важной частью нового стиля Пуаре была фовистская палитра красок. Непривычная яркость одежды в сочетании с такой же непривычной простотой кроя вызывала сильные эмоции. Смелые цвета вошли в моду еще с середины XIX века, вместе с появлением нового поколения искусственных красителей, но теперь оригинальность подхода выражалась в непривычно насыщенных цветовых сочетаниях, более характерных не для европейской, а для экзотической культуры. Искусство костюма трактовалось как еще одна, может быть, самая актуальная форма искусства[800].

Важнейшей рубежной точкой в развитии вопроса стало путешествие Пуаре по Восточной Европе, предпринятое им осенью 1911 года. Одним из главных остановочных пунктов стала Москва[801]. «Москву он полюбил!» – уверен историк моды А. Васильев, автор предисловия к мемуарам Пуаре[802]. Сказалась и дружба французского кутюрье с Надеждой Ламановой: его давняя приятельница, не раз бывавшая в Париже, она старалась как можно лучше принять у себя дорогого гостя[803]. Пуаре был в восторге, впоследствии вспоминая, что она «открыла мне всю фантасмагорию Москвы, этого преддверия Востока. Иконы, Кремль, миниатюрные колокольни Василия Блаженного, извозчиков, гигантских осетров, икру на льду… и вечера в Яре»[804].

Внимание привлекали не только достопримечательности древней русской столицы. Не меньший интерес вызвал русский традиционный костюм – сарафаны и рубашки-косоворотки, сороки, кички и кокошники, платки и шали. Ламанова познакомила кутюрье с одним из самых колоритных московских толкучих рынков и развалов – знаменитой Сухаревкой[805]: в те годы она была, по словам блестящего москвоведа В. А. Гиляровского, «особым миром, никогда более не повторяемым»[806].