Россия в шубе. Русский мех. История, национальная идентичность и культурный статус

В поисках современных альтернатив появляется так называемый экомех из органических, повторно используемых и возобновляемых материалов (в том числе переработанный пластик). Большая часть искусственного меха в современном мире изготавливается из синтетических полимеров на базе нефтепродуктов; они не подвержены биоразложению[927]. Но уже известны и биоразлагаемые варианты, изготовленные из натуральных волокон: из целлюлозы, натуральной шерсти, хлопкового пуха. В Институте искусственного меха (Faux Fur Institute) разработано волокно, на 40 % состоящее из растительных компонентов[928].

Известны новые авторские методы создания высокохудожественных «меховых» моделей одежды ручной работы, сделанных без применения натуральных либо искусственных мехов и не уступающих по тепловым свойствам шубам из натурального меха. Инновационной здесь является объемная вышивка ручной работы, позволяющая имитировать фактуру любого меха[929]. Результатом стало рождение новых форм, сочетающих в себе, казалось бы, несочетаемые характеристики и смыслы.

Означает ли все вышесказанное, что натуральный мех как самый спорный материал последних десятилетий не просто выходит из моды, а прощается с ней навсегда?

«Норка» в кредит: на вершине иерархии материальных ценностей

Еще совсем недавно Россия считалась меховой столицей мира с богатейшим опытом охоты, звероводства, выделки и производства натурального меха, лидируя не только в качестве, но и в ассортименте и объеме мехового рынка. Отечественному производству принадлежало около 35 % мирового рынка[930]. До сих пор наш меховой рынок – один из крупнейших в мире: потребляя 20 % мирового производства, Россия занимает одно из первых мест по этому показателю, уступая только Китаю[931]. Аналитики РОСМЕХ утверждают, что на пике рынка в 2016 году российские покупатели тратили на меховые изделия около 100 млрд рублей в год[932].

В какой-то мере это объяснимо, если помнить, что климат значительной территории России относят к экстремальному. «Страшные зимние холода и свойственные только северному климату распутицы накладывают на… деятельность такие оковы, тяжесть которых совершенно незнакома жителям умеренного Запада»[933]. Даже в южных районах России среднеянварская температура находится в диапазоне отрицательных, а Москва стоит четвертой в списке самых холодных столиц мира (после Улан-Батора, Астаны и Оттавы)[934].

Природная среда – экстракультурный, внешний по отношению к культуре фактор. Несмотря на это, важность его влияния заключается, с одной стороны, в том, что именно она определяет «становление и развитие каждой конкретной культуры; с другой, это та органическая для нее контекстуальность, которая, будучи освоена сознанием и поведением людей, оказывается интериоризована культурой… В этом отношении национальная картина природы… становится частью культуры, притом относящейся к ее глубинным пластам, т. е. включается в менталитет»[935]. Человек с рождения живет, впитывая все существенные характеристики (и ландшафтно-климатическую!)[936] окружающей его среды.

Значимость этого момента для понимания специфики русской культуры предопределила появление обоснованных предложений считать географию и культуру единой наукой с одним общим объектом – территорией[937]. Способы приспособления к природным условиям в бытовой деятельности формируют контуры национального характера, вынуждая человека вырабатывать «определенные стереотипы поведения, привычки и навыки, а также закрепляющие их психологические установки, эмоциональные реакции»[938]. Ожидаемо, что в этих культурных условиях предметом первой необходимости стала шуба – добротная, теплая, ноская и не маркая, которая не боится ни длинной, до полугода и более, зимы с ее трескучими морозами, ни мокрого снега межсезонья.

Но в России мех носят не только для тепла. Долгое время шуба была мечтой, будучи в одном ряду с другими атрибутами привилегированного положения: копченой колбасой из «спецзаказа», отдельной квартирой, автомобилем, дачей, ковром, люстрой «венецианского стекла» (вспомним «Мимино» Г. Данелия, 1977), югославской «стенкой», плотно заставленной хрусталем и немецкой «Мадонной». Такова долгополая песцовая шуба Тани Зайцевой (П. Тодоровский, «Интердевочка», 1989), за которую в качестве символа другой, лучшей жизни были уплачены фантастические по меркам позднего СССР семь тысяч рублей – сумма, сопоставимая со стоимостью автомобиля.