Россия во французской прессе периода Революции и Наполеоновских войн (1789–1814)

Тема дворцового переворота полностью никогда не исчезала со страниц французской прессы. Так, неоднократно Journal de Paris сообщала в деталях историю мнимого террориста-одиночки лейтенанта Семеновского лейб-гвардии полка Алексея Шубина, арестованного за стрельбу в петербургском «придворном саду» по подозрению в желании убить императора[634]. По результатам сенатского следствия возмутителя спокойствия вполне могли отправить на эшафот как государственного преступника, однако в александровское царствование сенаторы отличались большей гуманностью, и царским указом лейтенант Шубин был лишен чинов, званий, наград и сослан в каторжные работы[635]. Между тем заговор и покушение на императора после событий ночи 11–12 марта 1801 г. не казались пустым авантюризмом. В августе газеты скупо сообщали, что русского посланника в Берлине Щербатова ожидает скорая доставка и ссылка, т. к. «министр впал в немилость за участие в заговоре братьев Зубовых»[636]. В прессе периода Империи тема заговора против Александра присутствует перманентно, подспудно, в подходящий момент она всегда служила доказательством слабости русского царя и силы его коварного окружения.

§ 3. Российская аристократия. Придворный фаворитизм

Традиционный для русского «осьмнадцатого столетия» придворный фаворитизм в начале правления Александра сошел на «нет» и был заменен Негласным комитетом. Собравшийся на свое первое заседание в июне 1801 г. в присутствии царя Негласный комитет не имел никакого официального статуса. Более того, вошедшие в его состав друзья государя не располагали необходимым авторитетом среди столичной аристократии и в некотором смысле выглядели «белыми воронами» на общем фоне столичной знати.

Фаворитизм воспринимался в конце XVIII в. в значительной степени как характерная особенность местной модели просвещенного деспотизма. «Одного взгляда монарха достаточно, чтобы извлечь из толпы самого незаметного человека: достоинство, доверие, расположение, богатства ниспадут на этого счастливого фаворита. И одного только желания царя достаточно, чтобы вернуть этого человека в то же самое положение, из которого он ранее был извлечен»[637]. Такая лаконичная и хрестоматийная оценка социальной мобильности основывалась на обширной литературно-исторической Россике века Просвещения, из которой казусы Меншикова, Долгоруких, Бирона, Шуваловых, Воронцова, Орловых, Потемкина, Зубова и других аристократов были прекрасно известны. Вместе с тем ближайшим сподвижникам-фаворитам Павла I и Александра I на страницах прессы не уделялось значительного внимания, и все они представали на суд общественного мнения только в той роли, которую играли в кабинете министров или в командовании армией.

Самой яркой личностью на российской политической сцене 1780 – начала 1790-х гг. являлся светлейший князь Г. А. Потемкин. Как заметил о нем журналист и первый биограф Екатерины Ж.-А. Кастера[638]: «Невозможно отрицать, что ум, мужество и энергия, а также многие, одни за другим развернувшиеся дарования сделали его достойным места первого министра империи» [639]. Moniteur тоже высоко оценивала могущество и влияние князя: «Сделав князя Потемкина гетманом и почти полновластным хозяином всех казаков от самых гор Кавказа, и распространяя его власть на Бессарабию, Императрица создала в некотором роде независимого монарха»[640]. Эта необычайная власть, данная князю, по-видимому, раздражала многих придворных. Информированные источники сообщали в прессу о возможности разрыва между Екатериной и ее давним сподвижником: «Ее императорское величество должно, говорят, принять очень важное решение, когда встретится с князем Потемкиным. Фавор столь постоянный и оправданный таким количеством успехов наполняет двор завистью и ненавистью, что может иметь в свое время ужасные последствия. Характер фаворита не таков, чтобы смягчить амбиции другого (нового фаворита П. А. Зубова. – А. М.), с которым он никогда не церемонился; но если нужно ожидать в этой стране потрясений, то они будут происходить, как обычно, в дворцовых стенах, а историки не пренебрегут тем, чтобы назвать эти события революцией»[641].

В ноябре 1791 г. газета Moniteur опубликовала подобие некролога, где среди прочего отмечалось: «Князь оставил после себя огромные богатства в наличных деньгах, землях, недвижимости и особенно в драгоценных камнях. У него была особая шкатулка, наполненная крупными бриллиантами, игра с которыми доставляла ему большое удовольствие, такое же, какое остальным доставляла игра с [обычными] жетонами. Музыканты потеряли в его лице великого покровителя. Он обладал целой библиотекой, которая состояла вовсе не из книг, а из банковских билетов, почти всех торговых наций Европы…»[642]