Россия. XX век начинается…

Один А.А. Васильев продолжал полет без аварийных посадок. Но и с ним приключилось досадное недоразумение: после Торжка он сбился с курса и вместо Твери полетел в Ржев. Там Васильев понял свою ошибку и снова полетел в Торжок, сделав крюк в 200 верст. После чего пришлось садиться на торговой площади в Поварова и по причине отсутствия бензина ночевать на постоялом дворе. На Ходынском аэродроме А.А. Васильева встречала депутация гласных Московской городской думы во главе с генерал-губернатором Ф.В. Дубасовым. Он от имени жителей Москвы поздравил лётчика с «открытием первого воздушного пути между столицами»[404]. Так, 11 июля 1911 года в 4 часа 18 минут российская либеральная интеллигенция ненадолго обрела в лице Васильева нового национального героя. Во время перелета он пробыл в воздухе 9,5 часов. За первые сутки перелета Васильев пролетел 677 км, формально превысив тем самым мировой рекорд французского авиатора Э. Бомона. Этим перелетом он выиграл первый приз за «наискорейшее прибытие в Москву», треть всех призов за дальность перелета без посадки, а также особый приз градоначальника Москвы.

Но на этом трагические события не закончились, так как 12 июля состоялся старт М.Ф. Кампо-Сципио и В.В. Слюсаренко. Этот день ознаменовался очередной трагедией: Слюсаренко вместе с пассажиром К.Н. Шиманским разбился у деревни Московская Славянка. Шиманский погиб, а авиатор был искалечен настолько, что вынужден был навсегда отказаться от полетов и заняться предпринимательской и конструкторской деятельностью. Кампо-Сципио попал в аварию, на сей раз из-за технической неисправности своего «морана», не долетев до контрольной станции в Тосно.

Руководители Московского аэроклуба постарались сгладить все неблагозвучные отзывы об итогах перелета, чтобы окончательно не уронить свой авторитет в глазах царя. Один из наиболее добросовестных и авторитетных специалистов в области авиастроения К.Е. Вейгелин по их заказу был вынужден в таких импрессионистических тонах описать это событие: «В больших городах публика уже успела ознакомиться с тем, как теперь летают, но вне центров, даже в ближайшем соседстве со столицами, пребывание человека в воздухе и высоко от земли, на 20—30 пудовых машинах представляется зрелищем все еще невиданным. Перелет между столицами давал в пути много ярких, красочных картин, прекрасно иллюстрирующих отношение к этому делу со стороны местного населения и степень его заинтересованности невиданными до тех пор “летучими моторами”. Во всех деревнях по Московскому шоссе с самого рассвета двадцать третьего июля было уже сильное оживление… На площадях, на шоссе, на полянах, на боковых дорогах скоплялось не только все местное население, но многие жители из окрестных сел и деревень, выбиравшиеся из дома еще ночью и длинными лентами тянувшиеся по дорогам на лошадях и пешком. Корреспонденты всех газет, бывшие на этапах и проделавшие путь на автомобилях, единодушно отмечают то громадное впечатление, которое производили на крестьян не только “летучие моторы”, но и сами авиаторы… Тем пилотам, которым приходилось делать на этапах остановки, устраивались бурные овации… А на некоторых лицах, особенно пожилых, виденные полеты производили столь сильное впечатление, что они готовы были видеть в лётчиках чуть ли не признаки божества… Так, в Крестцах при спуске одного авиатора некоторые из окружившей его толпы со слезами на глазах бросались перед ним на колени, целовали ему руки, а какой-то старик молился вслух, благословляя судьбу за доставленный ему случай увидеть настоящее чудо»[405]. К слову, «чудом», которое вызвало умиление русского крестьянина, оказалась авария самолёта Уточкина. Слезы в глазах обывателей были искренними: они несли на руках искалеченного лётчика к дверям земской больницы[406].

В Государственной думе депутаты ограничились скупыми поздравлениями в адрес Васильева, даже не почтив минутой молчания память погибших по их вине авиаторов. Отказ Воздухоплавательного отдела участвовать в этом демократическом фарсе под названием «групповой перелет», превратившемся в очередное жертвоприношение на алтаре ожидаемых конституционных свобод, расценивался как доказательство реакционной политики самодержавия. В российской политической элите ни у кого не оказалось реального влияния – ни у оппозиции по причине ее беспробудного идеализма, ни у монархических институтов из-за явной деградации всей системы абсолютизма. Сомнительным выражением антимонархического протеста стал призыв члена меньшевистской фракции РСДРП Н.С. Чхеидзе к москвичам – к слову, небезуспешный – бойкотировать полеты «трусов» Б.И. Россинского и А.М. Габер-Влынского на Ходынском аэродроме.