Государственная защита, основанная на благоволении власти к собственнику, на сравнительно коротких исторических отрезках может худо-бедно выполнять роль института охраны собственности в капиталистической экономике — в истории уже были подобного рода примеры, да и пример наших последних десяти лет, пожалуй, ничуть не менее убедителен. Проблема, однако, в том, что такого рода протекция со стороны власти никак не институциализирована. Это — всего лишь обещание одной из сторон, но это — весьма слабая гарантия. Слово конкретного человека, даже если он представляет государственный институт, или даже государство в целом, независимо от степени его добросовестности далеко не всегда воплощается в конкретные действия, необходимые для эффективной защиты прав собственника. Меры могут быть приняты не те или не вовремя, исполнены не так или не исполнены вовсе, не говоря уже о степени искренности стремления к их исполнению. Но даже в идеальном случае, когда все вышеперечисленные условия соблюдены, слово — это не закон. Его не пришьешь к делу и, главное, не передашь преемнику, а значит, в долгосрочном плане никакое благоволение со стороны власти не гарантирует предпринимателю, что через какое-то время с ним не произойдет то, что произошло с теми же акционерами ЮКОСа, кстати, еще совсем недавно пользовавшимися исключительно благожелательным отношением верховной власти.
В этом смысле «дело ЮКОСа» — наиболее заметный (уже просто в силу своего масштаба), но никак не изолированный или исключительный случай, как это пытаются представить некоторые. На деле аналогичные истории ежедневно повторяются по всей стране с тысячамй предпринимателей. Не всегда это принимает такую яркую форму, как «дело ЮКОСа». В конце концов, Ходорковский был, как это утверждалось, самым богатым человеком России; человеком, пользующимся широкой международной известностью, что обусловило и публичность, и создание видимости соблюдения полного набора формальных процедур. В остальных же тысячах, и даже десятках тысяч, случаев отъем собственности у лишенного административной защиты предпринимателя происходит при меньшем внимании окружающих, но быстрее и проще, с меньшей заботой о публичном «прикрытии» и более частым использованием откровенно криминальных методов: менее «технологично», зато более эффективно. Впрочем, технология для наших выводов не имеет значения — важно другое:
На самом деле, как мы покажем ниже, нынешняя структура собственности на крупнейшие, общественно значимые активы действительно возникла на весьма зыбкой основе, не одобренной общественным мнением и не освященной традициями. Решающее значение в этом имеют ошибки и преступления «реформ» 1990-х годов и особенно криминальный характер приватизации. Сыграли свою крайне негативную роль и специфика формы отказа от советской плановой экономики, которая сопровождалась массовой экспроприацией накоплений через механизм гиперинфляции (в условиях роста цен не просто в разы, а десятки раз в течение одного года само понятие «трудовых накоплений» лишается смысла) и отказом государства от любых материальных обязательств по отношению к своему населению; и откровенно коррупционный характер проводившейся «массовой» приватизации, и циничная раздача общественных благ и привилегий узкому слою «своих людей» и «назначенных» миллиардеров. Действительно, на таком фоне разговоры о священности права собственности для большинства населения звучат как глупая и неуместная шутка. С другой стороны, определенные аргументы приводят и защитники стихийно сложившейся структуры собственности, замечая, что даже сомнительное распределение собственности лучше ее бесхозности и беспредела в вопросе о контроле над активами, подобному тому как случайно выхваченные из процесса исторического изменения, но международно признанные границы между государствами, при всех сомнениях, лучше их отсутствия или полной неопределенности в этом вопросе. Правда, здесь есть одна тонкость. В том-то и дело, что границы