Российская экономическая система

Для сколько-нибудь крупных российских компаний частой практикой является включение в число формальных хозяев — совладельцев компании по существу фиктивных фирм, зарегистрированных чаще всего в оффшорных юрисдикциях, с символическим капиталом и единственным предназначением — прикрыть статусом полуанонимного юридического лица конкретных людей, осуществляющих реальный физический контроль над компанией. Более того, во множестве случаев «прикрывающие» структуры с их долями собственности дополняют собой хаотическую конструкцию мелкого держания акций, унаследованную от процедуры приватизации с ее ваучерными аукционами и особыми схемами и льготами для «трудовых коллективов», в результате которых акции попадали в руки большого количества частных и юридических лиц с неопределенным статусом и часто непрослеживаемой судьбой. И несмотря на то, что вопрос о контролирующем собственнике в такой ситуации часто фактически повисает в воздухе, высшие менеджеры предприятия сплошь и рядом не желают и не пытаются внести ясность в этот вопрос.

В результате возникают ситуации, когда не только внешние наблюдатели, но и контролирующие органы, и даже формальные совладельцы-«хозяева» не могут четко ответить на вопрос о том, кто же является конечным собственником достаточно крупных предприятий как в реальном, так и в финансовом секторе, и кому, собственно, следует предъявлять претензии в случае нарушения данным предприятием важных общественных интересов. Шахты и порты, крупные машиностроительные заводы и сети предприятий торговли работают годами, при этом об их собственниках известно только на уровне слухов, догадок или умозрительных заключений. Фактические хозяева этих активов не только не обнаруживают себя публично, но и всячески препятствуют установлению реальной картины контроля и собственности, засекречивая информацию о звеньях сложной цепочки косвенного или опосредованного контроля. В отношении банковского сектора только сейчас, то есть спустя более чем десятилетие после появления первых частных банков, появляется законопроект, предусматривающий обязательное раскрытие их владельцев.

С одной стороны, подобного рода секретность в вопросе о собственнике вполне объяснима, а стоящие за ней мотивы — понятны. В условиях высокой степени коррумпированности и криминализации как самого бизнеса, так и государственных органов, призванных его контролировать и охранять, чем меньше информации о собственниках доступно государству и обществу, тем спокойнее их сон. Анонимность собственников способствует как их личной, так и, в какой-то степени, экономической безопасности: ни одна структура, будь то государственная или криминальная, не рискнет покуситься на крупный и привлекательный кусок собственности, пока не будет уверена в том, что при этом не затронет слишком высокие и могущественные интересы; и в этом смысле неопределенность хозяина собственности в какой-то степени охраняет ее от дежурных «наездов».

Однако, с другой стороны, такого рода секретность и умолчания в более широком плане имеют своим следствием долгосрочную уязвимость контроля над управляемыми активами. Анонимность сама по себе несет в себе элемент неопределенности, а в условиях, когда судебная защита прав, связанных с титулом собственника, практически не работает, отсутствие публичного легитимного собственника создает благоприятные возможности для использования многочисленных хитроумных и не очень, законных и откровенно нелегальных схем ослабления контроля над активами со стороны действующих владельцев или полного или частичного их присвоения. Практика последних десяти лет показывает повседневность созыва альтернативных собраний акционеров, назначение ими параллельных органов управления, самостоятельно или на основании решения «своего» (то есть фактически контролируемого данной группой) суда вступающих в борьбу за контроль над активами со «старыми» органами управления, которые тоже претендуют на легитимность, используя для этого решения дружественных им судов или иные формальные обоснования. Такого рода борьба иногда тянется месяцами и даже годами, местами перерастая в силовые столкновения враждующих сторон, местами — в паралич любой хозяйственной деятельности на спорных предприятиях.