Российские Колумбы

— А как только шмякнулась эта безрогая тварь с повозки, я крикнул: «Домой! Белка, домой!» Белка была вожаком упряжки. Очнулся в больнице. Подморозил руки и ноги, но остался жив. В тот день я и поклялся, что буду кормить Белку до самой ее старости. М-да. Вот и смерть ее подходит. Весь день сегодня лижет мне руки. Значит, жить ей осталось недолго. Это верная примета.

И в самом деле. На второй день ярче засветило солнце. На Хантайке тронулся лед. Со стойбищ поступали сведения о рождении оленят. А вскоре не стало и Белки.

СЫН ХАНТАЙКИ

О смелости и находчивости юного Топтогыра мы слышали чуть ли не легенды, рассказывали нам об его отчаянных схватках со зверем, о его необыкновенно сильной натуре. Когда вошел к нам каюр и назвался отцом Топтогыра, мы предложили ему место за нашим столом с особым почтением. Коренастый, сухощавый, медлительный, лицо обветренное, испещренное многочисленными морщинками, — все эти качества характерны для эвенка преклонных лет. Возраст определить трудно. Темно-коричневым указательным пальцем старик постоянно поправлял в дымящейся трубке табак. Из узких прорезей век смотрели невозмутимые глаза. Немного помолчав, гость снял шапку. В избушке было жарко. Железная печка накалилась докрасна, но окна не оттаивали — на улице мороз 52° С. В такие холода мы предпочитали отсиживаться и не без восхищения наблюдали, как эвенки продолжали работать, не обращая внимания на погоду.

Знакомясь с новой местностью, где предстояло проводить геодезические работы, мы интересовались всем: и характером рельефа, и растительностью, и гидрографией. Поэтому разговор со старым каюром получился долгим. Эвенк давал исчерпывающие ответы на все наши вопросы. Он знал местность, как свои шершавые ладони. Каюр перевел много географических названий, объяснил, как и почему они давались. По большей части Таймыра он кочевал с табунами оленей. Ему знакомы все избушки, затерявшиеся в безлюдной тундре. Когда мы попросили рассказать о сыне, у старика заблестели глаза, суровые складки лица смягчились. Он затянулся трубкой и начал не спеша.

Топтогыр родился в чуме, далеко от стойбища, в период, когда нет солнца, тундра окутана зловещей темнотой, морозы сменяются снежными бурями. Тонкие струйки ледяного колючего ветра сквозили во все щели и швы чума. Роды были трудные, мать пришлось похоронить в тундре. Остался оленевод с большим стадом оленей и крошкой-сыном. Тяжело пережил оленевод смерть жены. Крепко он любил ее и перенес свою любовь на сына. Поил его оленьим молоком, ухаживал, как мог. Условия воспитания ребенка были очень суровыми. Лютые морозы, отсутствие опыта в кормлении младенца и обращении с ним — это лишь основные трудности, а много, много было и других.

Та безмолвная зима казалась бесконечной. Порой плакали и отец, и сын, захлебываясь слезами, но сын всегда выходил из этих ситуаций победителем. Его пронзительный рев не умолкал и сливался со стоном озябшей промозглой тундры. С четырех месяцев отец начал подкармливать сына рыбой, мясом. Парнишка рос на удивление крепким.

С пятилетнего возраста Топтогыр уже помогал отцу пасти оленей, а в семь лет, когда отец уезжал на охоту, оставался со стадом оленей один. Случалось каюру возвращаться через две-три недели, но дома все было в порядке. Потом он стал приобщать сына к охоте. Мальчик оказался очень смышленым и вскоре стал настоящим охотником. В двенадцать лет он возвращался с богатой добычей пушнины, а в двадцать в округе не было охотника, равного ему.

Старый оленевод предложил Топтогыра в проводники. Мы охотно согласились, а старик обрадовался. Но когда сообщили, что работы будут проводиться на Хантайке, оленевод неожиданно помрачнел и отказался. Оказывается, по старому эвенкийскому поверью, человек должен умирать там, где родился. Сын каюра родился на Хантайке, а значит, и вернется туда лишь умирать. Такую клятву дал старый оленевод и нарушить ее не имеет права.

Мы проводили каюра на улицу и здесь увидели юного Топтогыра. Все это время он стоял у оленьей упряжки на лютом морозе. Юноша оказался очень рослым, с приятным лицом. Он был без рукавиц, с расстегнутым воротом шубы, шапка едва держалась на огромной копне волос, черных как вороново крыло. И только сев на нарты, он надел рукавицы и натянул покрепче шапку.

Улыбнувшись нам на прощание, Топтогыр лихо развернул оленей. Скоро на снегу остались только следы от нарт.

 О смелости и находчивости юного Топтогыра мы слышали чуть ли не легенды 

СКРАДОК

Наш старый приятель Тюлюш Хуурак проводил нас до перевала, показал тропу и возвратился в свою юрту, затерявшуюся в верховьях реки Ус у подножия гор, где кончается тайга и начинаются альпийские луга. Всей семьей Хуурак выезжает каждое утро пасти колхозный скот в эти места.