Стиль мысли и речи тех времен заставлял представлять столкновение идей реформатора с противодействием среды в виде борьбы его «добродетели» с «усилиями честолюбия и жадности», мечтать о преодолении такого противодействия силой власти. На деле неодолимая оппозиция была сильна не только сплоченностью враждебных преобразованию интересов, но и тем, что интересы эти имели еще крепкую объективную основу в русской действительности. Так, защитники крепостного права указывали на значение помещичьего хозяйства в экономике страны, на крупную роль землевладельцев в колонизации слабо населенных областей и т. п., на помещичью власть как на необходимую опору в управлении страной и массой населения, как на социальную основу имперского самодержавия. Перед Александром стояла цельная система социально-политических отношений, в корень противоречащая его принципам, а ее основу ему пришлось признать с утверждением Жалованной грамоты дворянству и восстановлением ее после павловских нарушений. Он заявлял в своем «негласном комитете», что сделал это нехотя, что ему претит снабжение привилегиями целого класса, что он еще мог бы признать связь привилегий с выполнением службы государству, но не распространение их на тех, кто ведет «праздную» помещичью жизнь. В ту пору Александр еще не выходит из круга политических идей екатерининского «Наказа» – бюрократической монархии и приспособления дворянства к бюрократическому режиму как личного состава гражданских и военных органов власти. Опыт разработки административной реформы в начале царствования не дал ему никакого удовлетворения. Его мысль ищет явно иных путей для выхода из неразрешимых противоречий. Она останавливается с особым вниманием на основном аргументе в пользу самодержавия и его дворянско-крепостнической основы – на единстве обширной империи, управляемой из одного центра. Централизация усилена учреждением министерств; в этом – усиление бюрократической организации, которая должна быть органом независимой, сильной власти. Но вместе с тем окрепло в Александре ощущение зависимости его личной воли от вельможных верхов бюрократии, которые окружают его своими происками и интригами, ведут свою политику, действуют за его спиной. Все чаще вырываются в разных беседах слова: «Я никому не верю», все больше стремится он иметь свои личные способы осведомления и воздействия на ход дел, противопоставляет официальным органам своей власти доверенных людей, которые должны наблюдать за ними, доставлять ему сведения по личному поручению, как бы – приватно, наблюдать друг за другом и действовать по личным его указаниям, вне установленного порядка. Мысль о едином министерстве, о назначении во главу всех ведомств людей одинакового направления, придерживающихся единой общей программы, ему глубоко антипатична. При первом же назначении высших должностных лиц в министерства он противопоставляет министрам из старшего поколения опытных дельцов, их товарищей из среды своего личного окружения; так действует и дальше, стремясь иметь своих личных агентов в разных ведомствах – негласных и полугласных, – как в делах внутренних, особенно в Министерстве полиции, так и в делах иностранных, которые ведет – в важнейших вопросах – лично сам через особо командируемых с секретными инструкциями лиц помимо своих министерств, помимо своих послов при иностранных дворах. Все чаще, и с большой признательностью, вспоминает он наставления Лагарпа, которого «любит и почитает, как только благодетеля любить и чтить возможно», те наставления, какие получил от него в 1801 г., при вступлении на престол, в ряде писем и записок. А этот республиканец, который сам с 1798 по 1800 г. стоял во главе управления Швейцарской (Гельветической) республики, писал ему так: «Ради народа вашего, государь, сохраните неприкосновенной власть, которой вы облечены и которую хотите использовать только на большее его благо; не дайте себя увлечь тем отвращением, какое вам внушает абсолютная власть; сохраните ее в целости и нераздельно, раз государственный строй вашей страны законно ее вам предоставляет, – до тех пор, когда, по завершении под вашим руководством преобразований, необходимых для определения ее пределов, вы сможете оставить за собой ту ее долю, какая будет удовлетворять потребности в энергичном правительстве». Надо уметь, научал Лагарп, разыгрывать императорскую роль (faire L’Empereur), а министров приучить к мысли, что они только его уполномоченные, обязанные доводить до него все сведения о делах – во всей полноте и отчетливости, а он выслушивает внимательно их мнения, но решение примет сам и без них, так что им останется только выполнение. Глубоко запало в душу Александра это представление о личной роли императора, да и образец был перед глазами яркий: Наполеон – император французов.