Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации

В некоторых случаях туркестанские женщины предпочитали действовать более традиционно — поручая вести свои дела «поверенным» мужского пола. Так, еще одна сартянка Асальбувыева поручила представлять свои интересы в вопросе о наследстве сначала в народном суде (т. е. перед казием), а затем и перед графом Паленом Махмуджану Салиху Иназарбаеву [Там же, л. 64–64 об.]. Правда, такие действия не всегда оказывались в пользу доверительниц. Например, еще две сартянки, Файзия-биби Таирбаева и Гульсут-биби Юсуфбаева поручили вести дело о наследстве поверенному — двоюродному брату своего покойного мужа, «сами ровно ничего не понимая в делах», а он от их имени распродал значительную часть имущества; пришлось женщинам освоить азы законодательства, в результате чего они не только сумели соблюсти порядок подачи иска, но и четко обосновали в своем обращении к сенатору Палену, почему уголовное дело против бывшего поверенного более предпочтительно для наследниц имущества, чем гражданский иск к нему [Там же, л. 85–87].

Впрочем, в других случаях женщины, напротив, выступают как защитницы интересов членов своей семьи. Так, например, две киргизки Тургенской волости Пржевальского уезда просят сенатора Палена об освобождении своих мужей из тюрьмы (после того, как подобные их исковые заявления были проигнорированы начальником уезда и военным губернатором Семиреченской области) [Там же, д. 256, л. 118–118 об.]. Аналогичным образом киргизка Бульке Босумова просит Палена об освобождении ее сына из тюрьмы, где он оказался по необоснованному обвинению в убийстве — также, после того, как ее заявление было проигнорировано председателем Пишпекской судебной палаты [Там же, л. 347–347 об.].

Как можно увидеть, жительницы Туркестана в начале XX в. не только обращались в российский суд, но и прекрасно представляли процедуру подачи заявлений, прохождение необходимых инстанций и проч. Несомненно, в этом следует видеть заслугу российской администрации, поощрявшую женскую часть населения более активно защищать свои права и не колебаться при обращении в российские судебные инстанции.

Стоит отметить, впрочем, что действия российской администрации, поощряющие обращение женщин в суд для защиты своих прав и интересов, в общем-то, не противоречили принципам шариата, которыми, как известно, предусмотрено право женщин на защиту своих прав в суде ([Коран, 1991, сура 4.39, с. 57]; см. также: [Абдуллаева, 2008, с. 572–574; Торкаман, 2008; Юсупов, 1963, с. 48–49]). Новизна заключалась в том, что российский суд не был связан догмами мусульманского права и, соответственно, не выглядел в глазах тяжущихся столь «пристрастным» в отношении мужской части населения, каким являлся суд казиев. Соответственно, у женщин было больше шансов защитить свои права и интересы перед русскими судьями, а не перед судом казиев.

Более деликатно российским имперским властям приходилось действовать в отношении женской части населения среднеазиатских ханств — Бухарского и Хивинского. Несмотря на их подчиненное положение по отношению к Российской империи (фактическими протекторатами которой они являлись), номинально оба ханства оставались самостоятельными, и российские власти не имели официальных полномочий по вмешательству в их внутреннюю политику, включая и регулирование частноправовых отношений, к каковым относились и отношения семейные. Поэтому российская пограничная администрация использовала две возможности для попыток изменения положения бухарских и хивинских женщин: «пример» собственной политики в отношении женщин Туркестанского края, где проживали представители того же населения, что и в обоих ханствах, и защиту прав русско-подданных мусульманок, по тем или иным причинам оказавшихся в среднеазиатских ханствах.