Открывшееся народное представительство обратилось в «Думу народного гнева». В этих условиях срывалось и сотрудничество власти и общества, и без того настороженно и даже враждебно относившихся друг к другу. Е. Уварова писала Челнокову: «Я боялась, что Общеземская организация не найдет возможным работать с министерством и бросит голод (помощь голодающим. –
Однако роспуска Думы многие очень опасались из-за того, что не знали, «как отнесется к этому народ». Челнокову казалось ясным, что дело идет именно к роспуску. Е. Уварова в письме к нему от 20 июня 1906 года высказала предположение, что после роспуска Думы он уйдет в общую политику, будет работать в кадетской партии. Так оно и получилось. Михаил Васильевич даже пострадал из-за своего «кадетства»: за его отъезд в Гельсингфорс на съезд партии без разрешения губернатора (как член губернской управы он мог уехать, только получив такое разрешение), губернское по земским и городским делам присутствие объявило ему замечание, на что последовало согласие министра внутренних дел.
На съезде в Гельсингфорсе партия фактически признала свою «ошибку» – Выборгское воззвание, нелепый «Выборгский крендель», как выразился Г.Е. Львов в одном из писем к Челнокову, который вполне разделял эту характеристику. Среди московских кадетов Челноков был влиятельной фигурой. Они избрали его в губернский комитет партии, затем товарищем председателя этого комитета. Он представлял московскую организацию на III и IV съездах и вскоре был избран членом Центрального комитета партии.
Н.П. Вишняков, старейший представитель купеческой династии, много лет заседавший в Московской городской думе и весьма не жаловавший либералов, оставил в своих неопубликованных воспоминаниях «штрихи» к портрету Николая Михайловича: «Высокая фигура с черными волосами, черной короткой бородой и усами, в очках. Одна нога кривая, а потому ходит переваливаясь, при помощи костыля (у него был костный туберкулез. –
Между тем Московская губерния выбрала М.В. Челнокова во II Государственную думу именно как кадета и благодаря соглашению кадетов с левыми. В Думе он сразу же оказался на виду. Кадеты получили главные посты: председателя, им был избран Ф.А. Головин, и секретаря – им стал Николай Михайлович. В.А. Маклаков, избранный в Думу от Москвы, вспоминал, что личность Челнокова, долголетнего члена губернской управы, гласного городской думы в Москве, «человека исключительно „делового“, делала этот выбор очень удачным». А.В. Тыркова писала о Челнокове той поры: «Его живописная фигура сразу заняла в Таврическом дворце подобающее место. Энергичный, несмотря на сильную хромоту, непоседливый, подвижной, он бродил по огромному зданию, присматриваясь к новой обстановке. На умном выразительном лице скользила улыбка старого дядьки, которому приходится мириться с тем, что дети все шалят. Он был в кадетской партии с самого ее основания, но свою независимость ревниво охранял. Челноков окончил только городское училище, был самоучкой, но перед своими учеными партийными товарищами не робел. Это был самородок, с умом живым и острым, с редким здравым смыслом, с богатым запасом метких словечек… С кадетами-земцами он был давно дружен. Кадетских профессоров недолюбливал, довольно зло острил над ними на своем выразительном, чистом, без тени книжной порчи русском языке с протяжным московским аканьем. Его раздражало лидерство Милюкова. Он называл его Милюк-паша и держался в стороне от петербургской кадетской группы, где влияние Милюкова чувствовалось особенно сильно. Эта своеобразная отдаленность не помешала партии провести Челнокова на важную должность секретаря Государственной думы. Он был достойным преемником Шаховского, дельный, практичный, способный».