Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 3

Аракчеев. И про меня говорили? Слышал? Так и сказали: «убить пса старого»! Ну, при чем я тут? Делаю, что велено, а вся вина на мне. Но принимаю сие с радостью ради нашего ангела.

Шервуд. Не забыли, ваше сиятельство: первого наметили. Люди со взглядами высокими, потому и заставляют улиток ползать. Заставьте и их, ваше сиятельство, чтоб, как я.

Аракчеев. Кандалы им на ручки барские. Да, что я! Тут не я, а государь. Знаешь, что он мне сказал: «Я сам заронил стремление к вольности, сам в молодости якобинцем был». Да ведь то в молодости, а мы теперь старенькие. Я человек добрый, по слабости нервов, в сражениях не бывал. Отчего не пожалеть? Пожалею. Христианин простой, немудрствующий.

(Входит Настасья.)

Аракчеев. Ты что, Настенька?

Настасья. Как бы не застудили ножки, друг мой. Грелку принесла. На улице дождь. Ангел, мой, батюшка, нет моего терпения? Лушка мне корешок под подушку сунула, помнить изволите. Известь тварь хотела. Велела я ее собаками травить. Вот с тех пор Фомка, ее брат, что буфетчиком, так быком и глядит. А все потому, что я себя для вас не жалею. За то, что одна раба верная промеж диких коршунов.

Аракчеев. Прикажи высечь, Настенька. Да чтоб потом мне спину показал. Насквозь вижу их, обмануть рады. Иди с богом. Скажи отцу Фотию, пусть пожалует, и его превосходительство тоже.

(Настасья уходит.)

Аракчеев. Так список заговорщиков пожалуй, голубчик.

Шервуд. Вот они, ваше сиятельство.

Аракчеев. Все, говоришь, тут детки блудные? Голубчики, миленькие, головы-то неспокойные под топор. Были и нет были, да сплыли, и республики с вами и конституции. Все на местечке на прежнем останется. Все. Болел я тут недавно, тоска и серость такая, что сил нету. Привели мальчишку, а я его линеечкой по носу. Ударю — и покраснеет: а он плачет, бедненький. Только тем и спасался. Бьешь, и жалость эдакая приятная.

Шервуд. Вот и их так же, ваше сиятельство.

Аракчеев. К мечтаниям склонность имею по своей чувствительности. Однако напиши-ка мне донесеньице поподробнее, что да где слышал. Доволен будешь.

Шервуд. Одной награды жажду, ваше сиятельство: чтоб Муравьев страх узнал смертный, чтоб боль страха узнал, кричал бы, умирая, об одной минуте молил.

Аракчеев. Ну, в этом, голубчик, бог волен. Поезжай-ка назад, будь к Муравьеву да и другим поближе, поугождай. Слушай и запоминай, а потом мне донесеньице. Неудача хуже страха. Что страх? Тело убивают, а то душу убьешь.

Шервуд. Нет, чтоб он, как я, был…

Аракчеев. Делай, что говорю, а там видно будет.

(Входят: о. Фотий, Красовский и Настасья.)

Аракчеев. Что графинюшка пишет? Чай, по тебе скучает, отец?

О. Фотий. Дщерь о господе! Дура, но зато сердцем проста. Неразумным соблазн к праздноглаголанию, для спасенных сестра по благости духа святого.

Шервуд. Как это вы, отец, дерзаете столь неподходящее насчет ума высказывать?

О. Фотий. Сан мой есть дерзновение. Захочу — прокляну, захочу — помилую. Изжену плевелы из сада господня.

Аракчеев. Его за дерзновение барыни любят. Налей ему, Настенька, и этой голубице тоже.

Красовский. Благодарю, ваше сиятельство. (Тихо Настасье.) А мадерца есть, Настенька?

Настасья(тихо). Нету, ваше превосходительство. Скупенек граф, сами знаете.

О. Фотий. Мир подобен капищу сатанинскому. Оскудевая верою, полнится скверной и блудом. (Настасье.) Отойди.

Настасья. Что больно гневен, отец? Не грешнее я графинюшки.

О. Фотий. Басурманка! Сосуд дьявольский! Отлучу за хулу богомерзкую.

Шервуд. Что вы, ваше высокопреподобие!

Аракчеев. Уймись, отец, худо будет.

О. Фотий(Шервуду). А ты кто? И тебя прокляну, ни на что не погляжу. Кто позволил ей срамить отца духовного? Дам ответ токмо богу у престола его. Я судить поставлен и наказывать. Скорбя, наказую.

Аракчеев. Поди, Настенька, не гневи батюшку. Потерпи, пока надобно, а там как господь велит. (Настасья уходит.) Эх, отец, отец, все за малым гонишься, а большого не видишь. Скоро проклинать-то будет некого. Революцию затевают сыны духовные. Чай, отца-то вздернут первого.

Красовский. Шутить изволите, ваше сиятельство!

Аракчеев. Какие шутки! Чай, и меня повесят рядышком.

О. Фотий. Горе тебе, земля, горе тебе, град избранный. Давно видел, давно послал господь знамение, и не вняли ему. «Се грядет жена, облеченная в багряницу»…

Аракчеев. Перестань, отец, надоел. Вам только волю дай, потом рта не заткнешь. Помолчи, а то и дальше своего монастыря уедешь.

О. Фотий. Пострадаю! Прииму!