Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 3

— Пей, гуляй, бражка… Нонче наш праздник… Хозяин, даешь ужин из пятнадцати блюд… За все плачу… Есть ответ… А беломордых передушим до одного. Душа с них вон… Мы…

…На горе стоит ольха,
Под горою вишня.
Буржуй цыганку полюбил,
Она за матроса вышла.
Иэх, раз,
Еще раз,
Еще много,
Много раз…

— Больше жизни…

— Больше жару…

А ну, раз,
Еще раз,
Еще много,
Много раз.
А-ах раз,
Еще раз,
Еще сотню,
Тыщу раааааз…

Кажда башка весела. Кажда башка бубен.

Распалилось сердце Васькино. На стол влез ревом:

— Братишки… Слушай сюда-а-а…

И начался тут митинг с слезами, с музыкой.

Гра
  Бра
    Вра
      Дра
        Зра
          С кровью
            С мясом
              С шерстью.

И ночью же прямо из города на вокзал добровольческий отряд. Васьки Галагана партизанский отряд в двести голов. Навалились на коменданта бесповоротно:

— Оружья… Вынь да выложь…

С пятого пути два вагона винтовок. Один Максиму достался. На крыши пульмановских ставили пулеметы. Грузили мешки с рисом, хлебом, сахаром. Китаеза работал, как чорт.

— Садииииись…

Длянь… Длянь… Длянь…

Ду-ду. уу…

Эшелон сорвался и, гремя буферами, раскачиваясь на стрелках, сразу пошел на-рысях.

Мотай. Крути. Винти.

Поезд мчится

Огоньки

Дальняя дорога…

Артем Веселый

ПО БОЛЬШАКАМ И ПРОСЕКАМ

А. Костерин Рассказы о веселом мужицком попе

1. Веселие Руси — пити

В селе Шлеп-Помет избы со смеху покривились, поджали животики, со смеху покатились с бугра в овраг. В овраге избенки со смеху нагадили вороха назьму. По оврагу летом гноится речушка Бакурка. Бакурка унесет по весне пахучие остатки веселого житьишка села Шлеп-Помет.

Надорвали животики веселые избенки, ветрянки размахались ручищами, хрустели каменными утробами, — вот-вот пойдут в пляс, сломают шапки угольчатые, стрелецкие.

Веселое житьишко на селе Шлеп-Помет, а все с того и началось…

Вышел Курын из избенки, разбросил овчинную, латаную-перелатанную шубенку по улице, по круглым лошадиным говяхам, смерзшим и звонким, как биллиардные шары, повернул Курын длинный, сизо-багровый нос на восток, закрестился, засморкался, растрепал на ветру бороденку и возопил:

— Г-го-осподи, господи, пропиваю остатнюю шубенку…

Поклонился всем четырем светам и помчался к Теще.

Теща — вдова пухлая, кудрявая. У Тещи бесперечь всегда народу до краев, потому самогон здесь лучший и дешевше не найти, — известно про то на всю волость. Теща — баба сноровистая, приголубит, спать уложит. Да что греха таить, — и угреет белым телом иного застудившегося путника.

И ту жаркую на морозе молитву Курына услышал Васька Смирнов. Занимал Васька Смирнов в Шлеп-Помет ответственный пост, — нес Васька все тяготы попа на селе, и с утра его нос всячески поворачивался на ветру, — не понесет ли откуда теплым духом самогонным. От былого его житьишка осталось одно звание, в карманах его засаленной рясы с поцелуями дегтя в карманах с добрую мужицкую мотню, свистал ветер. Церковная кружка давно не разговаривала потными медяками, — лишь ненужные мильёны напихивались старательно, и сухая длинная, как журавль колодезный, попадья использовала кружку под кормушку для поросенка. Душа Васьки жаждала и алкала, а услышав молитву жаркую Курына, услышав скорбное моление раба господня, душа Васьки взыграла веселием и упованием Прицепился Васька в мотню домотканную Курына и помчался за ним.

Улицы перед Васькой расступались, избенки поджали животики со смеху, в сощуренные глазки окон совались мужицкие бороды:

— Помчался Васька на охоту…

А было это старо, как старо было село Шлеп-Помет, веселое и пьяное, грибом приросшее у оврага со времен Петра. Гнали сюда на поселение чувашей, татар, костромичей, ярославцев, помешались, запутались, стали все православные, приход веселый, матерщинный, как и поп их — Васька Смирнов.

— Самый наш мужицкий поп, веселый поп, — пуп почесать да хохотать!

Докатился Васька до Тещи, повел носом туда-сюда, раздул ноздри и втиснулся в дверную пасть. Шибануло в нос кислой опарой, самогоном и махрой-самосадом.

В избенке вывертывал вензеля мужичонка, — не поймешь где ноги, где руки, где мотня, где голова, — но этот мужичонка — нестоящий внимания. А вот Курын. Курын уже булькал муть из бутыли, нос его, большой и сизый, клевал в стакан.

Васька присоседился рядышком, расправил бороду, помолчал. Курын повернул нос, — чуть попа не задел, — ощерился:

— Ты че, косматый чорт? не дам. Не лезь…

У Васьки бас, — загудел через бороду.

— Што-о лаешься, собачий сын?

— Уйди, косматый, остатню шубу пропиваю…

Курын задрал бороденку, опрокинул баклажку в утробу. У Васьки в ноздрях ровно гусиным пером защекотали. А тут еще Теща приплыла из передней комнаты.

— Батюшка, не должок ли занес?

Грудями, как хлебы мужицкие, насунулась, приветила улыбочкой. Васька в обиду:

— Што ты, Теща, какой я те батюшка? У меня своих дочерей-кобыл хвата-ат, ты ещо лезешь!