Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 5

Тусклая звездная позолота, мягкая темнота, огонек в усадебном окне — все так покойно, немножко грустно и неиз'яснимо хорошо! Я прохожу мимо усадьбы, слышу голоса и смех, они звучат радостно, молодо и нежно. Там уже давно нет разгульного князька, он кончил свои дни так же дико и глупо, как и жил: лег на кровать, поставил в ноги охотничье ружье, нашарил — ножными пальцами — собачку и выстрелил в лоб, безобразно раздробив свою хмельную, красивую голову. На груди у него нашли записку, переполненную изумительными по гнусности ругательствами. Теперь в усадьбе новая жизнь, новые люди, новая любовь.

Проходя усадьбу, вступаю в поля. Темнота полей полна прозрачности, их тишина — великой успокоенности. За полями мягко теплится костер цыганского кочевья. Девушка-цыганка, девушка в оловянном ожерельи, в крупных серебряных серьгах, с дерзкими, ночью зеленоватыми глазами, дожидалась, вероятно, своего друга; она снова запевает, радостно, гулко и звучно. Кто-то, потрясенный березовой свежестью впервые открытых девичьих губ, отвечает ей песней силы, молодости, страсти, и песня, сливаясь, раскатывается в ночных полях тысячелетним любовным восторгом. Я снова стою, слушаю, и снова, теперь уже с убедительной и какой-то грозной силой, чувствую, что никогда не разлюблю эту случайную песню, как никогда, до последнего дня, не разлюблю эти звезды, этот зыбкий воздушный лунный свет, эти ночные поля, — весь этот благоуханный, стократ чудесный, земной мир.

Михаил Смирнов О прудах российских и о камне, брошенном в них

БУРЬЯН

        Квартал заборов, крест церковный,
        Крик галочий над головой
        И взгляд стеклянный и пустой
        Двух глаз из пустоты оконной.

Крик петушиный звонче улиц…

Нить разговоров так тускла,
Как жизнь, что мимо протекла,
Беседующих дружно куриц.

        На пустырях корявых, топких

        Для человечьего жилья
        Цепями скучными плодят
        Одноэтажные коробки.

И в них таланту и поэту

Экспромты петь по вечерам
Про двух известных местных дам:
Про ту, а также и про эту.

        И им, известным дамам, млеть

        На трехаршинных каблуках,
        И им в взволнованных руках
        Всех королей желать иметь.

Отвековав свой срок в сем граде,

Они ложатся в свежий гроб,
И повязав свой мертвый лоб,
Плывут к кладбищенской ограде.

* * *

        Дни зажигались, потухали,
        Бурьяном солнце оплело,
        И сквозь бурьян его крыло
        Напрасно б в синеве искали.

Хмельной гуляка в вечер поздний

О полумесяце гадал,
Который серебром упал
И раскрошился в вечер звездный:

        От солнца до серпа бурьян…

        Дни, в нем запутавшись, завяли,
        Их не запомнили и сняли
        Со счета ржавых горожан.

РОЗОВОЕ МАСЛО

Собором придавило ветхий город,
Мудр старый поп-архиерей,
Хватая крепкой хваткою за ворот
У раззолоченных дверей.
        Звени, звени, волшебная тарелка,
        Кади, душистый уголек, —
        Отмеряет на циферблате стрелка
        Извилины своих дорог.
Скрипеть курантам о далеких годах,
Свече ж из воску оплывать…
Кому-то где-то думать о походах,
А им, родившись, умирать
        Под куполом, под пыльным синим сводом,
        Куда взовьется камертон,
        Куда пошлют священники с народом
        Запутанный святой канон.
На корабле тесовом отправляться
В последнюю гульбу туда,
Где кораблю под ветром не качаться
И где не хлынет в гроб вода,
        Где старичок-священник в ризе жесткой
        Не стукнет по губам крестом,
        А чадный ладан в треске слабом воска
        Не оплывет над серебром.

ОЛОВЯННЫЕ СОЛДАТИКИ