Роза

Я рассказала ей, как однажды к шаманке привезли женщину. Ее дочь внесла женщину во двор на руках. Казалось, что от нее совсем ничего не осталось кроме кожи и костей. Она практически не открывала глаз. Когда дочь положила ее, обернутую в махровый халат, на гравий и вытерла пот со лба, из кухни вышла шаманка и поприветствовала женщин. Дочь больной сказала шаманке, что мать не ест уже три недели, не может двигаться, отказывается от воды и только лежит на своей кровати. Старуха подошла к умирающей и раскинула полы халата: все увидели, насколько истощено тело той женщины. На ее белых бедрах еле держались трикотажные трусы, а небольшие груди обвисли и совсем утратили объем. Женщина тихо дышала с закрытыми глазами и не откликалась на зов. Казалось, она уже мертва, но что-то все равно оставляет в ней жизнь, ее сердце по-прежнему билось и гоняло тяжелую кровь по худым венам. Шаманка велела дочери поднять мать на ноги, и та, не запахивая халата на матери, с легкостью подняла ее за подмышки. Голова женщины опала набок, но она так и не изменила выражения лица. Оно было спокойным и безразличным по отношению ко всему, что происходило вокруг. Все паломники и работники старухиного двора с любопытством смотрели на мертвую женщину. Шаманка спросила, чем болеет женщина, и ее дочь ответила, что никто не смог разобраться, что заставило ее мать перестать воспринимать мир и принимать пищу. Шаманка спросила, зачем она привезла ее сюда, и женщина ответила, что старуха – их последняя надежда. Сзади ко мне подошла Айгуль и тихо прошептала, что если эта женщина оставит здесь свою мать, то нам придется за ней ухаживать, пока она не умрет. Мне стало страшно от этих слов, я представила, как вечером буду приходить в общую комнату для сна и видеть это мертвое тело, которое все никак не может отпустить жизнь. Старуха еще раз спросила дочь женщины, зачем она ее привезла, и та, поняв суть вопроса, ответила, что не хочет, чтобы ее мать умерла. Тогда отпусти ее, сказала старуха, пусть сама идет на кухню. Иди и налей себе чаю, обратилась она к мертвой. Но мертвая не ответила, так и оставшись стоять, поддерживаемая дочерью. Шаманка велела женщине отпустить мать, но та испуганно продолжала держать мертвую за подмышки. Шаманка повысила голос, и тогда женщина, повиновавшись ей, отступила от матери на полшага, и та рухнула на гравий как тряпичная кукла, потерявшая опору. Ее полиуретановые тапочки разлетелись, и полы халата задрались, а гравий оцарапал ноги, спину и ягодицы. Женщина не произнесла ни слова, не было слышно даже стона. Она не открыла глаза и осталась лежать в том же положении, которое приняло ее упавшее тело. Люди кругом взволнованно заохали, и дочь кинулась укутывать мать в махровый халат, запахнула полы и закрепила их пояском, а затем снова взяла мать на руки как мертвого подростка. Можно, спросила женщина шаманку, мы останемся ночевать? Шаманка покачала головой и ответила, что не пустит их даже на порог кухни выпить чаю. Она велела женщине увезти мать обратно домой и дать ей спокойно умереть от истощения. Я не смогу помочь, сказала она. Дочь мертвой с мольбой посмотрела на шаманку, и та ответила, что не лечит тех, кто смотрит в сторону смерти.

Выслушав меня, Светлана спросила, что я хотела вылечить у старухи. Мне было неловко говорить, казалось, что моя болезнь в сравнении с чужими страданиями выглядела как глупый каприз. Но, немного подумав, ответила, что мне бы хотелось понять, зачем я существую. На горе, когда я пасла баранов, ответила я, я могла бы остаться надолго, потому что мне всегда казалось, что во всем мире нет места, где мне было бы спокойно.

И там тебе было спокойно, спросила Светлана. Нет, ответила я, там мне было хуже, чем везде, но там у меня было дело – я пасла овец и вычищала коровник. Мать перебила меня недовольным смешком, может быть, ей было понятно, о чем я говорю, но она не хотела подавать виду, и мне показалось, что она почувствовала жаркий укол вины. Она спросила меня: неужели тебе нет места дома, здесь, в Усть-Илимске? У тебя есть своя комната, и здесь ты можешь жить столько, сколько посчитаешь нужным. Я посмотрела на мать, в ее захмелевшие глаза и ничего не ответила. Тогда она встала и ушла курить в подъезд. Бабка тоже встала и пошла посмотреть, что делает притихшая девочка. Мы со Светланой остались одни. Она смотрела на меня, а я смотрела на нее. Пока никого не было, она налила себе рюмку самогона, быстро выпила и закусила куском маринованного огурца. Мне не важно, сказала Светлана, где быть, все равно скоро подыхать, и лукаво улыбнулась мне.

* * *

Во второй мой приезд в Казахстан старуха встретила меня у ворот. Она стояла у шеста, на котором висел череп лошади. Этот шест обозначал границу между ее двором и остальной деревней. Она живет там и сейчас – местные называют ее ведьмой, а паломники просят ее сотворить чудеса. Чудеса, бывает, случаются, только, говорит старуха, нужно для этого слушать свое сердце.