Роза

Она встретила меня у ворот, в одной руке она держала вилы, а в другой свой посох, с которого свисали ленты и платки. Старуха велела выпить чай, а потом идти к остальным заняться работой. Она дала мне вилы и сказала, что за домом строят новый загон для баранов и мое дело – разобрать кизячный забор и сжечь его.

Старуха сказала, что я не успела на жертвоприношение. Утром сюда приезжала богатая семья и привезла двух баранов. Всех паломников раздели догола и согнали в яму, над которой рыжему барану перерезали глотку. Теплая кровь стекала на белые тела, а потом, не омывшись, женщины шли мазаться желудочным соком. Ничего, сказала я, я уже была под бараном.

Когда надо мной резали барана, я успела рассмотреть, как он подчинился человеческим рукам и замер, его подняли кверху ногами и занесли над ямой. Двое мужчин держали животное, а третий, отведя баранью голову, полоснул по мягкой шее серым ножом. Темная кровь полилась из раны, и люди рядом со мной потянули руки к струе, они умывались кровью и шептали молитвы. Здесь говорили, что бараны – это животные, которые знают свое дело: говорили, что бараны покорны, они всегда служили людям, поэтому они тихо и со смирением ждут своей смерти. Омыться кровью барана значило стать чистыми и приблизиться к духам рода.

Я знаю, сказала старуха, ты приехала ненадолго. Да, ответила я, на неделю. Я сказала ей, что поступила в институт и больше не приеду, потому что буду заниматься литературой. Она ответила, что знает, зачем я приехала. Она видела во сне моего прадеда-татарина, и он просил благословить меня. Старуха сказала, что благословит, когда я поеду обратно, добавив, что таким, как я, не нужны благословения. Я сама решаю, когда и куда мне идти, а когда кто-то велит мне остаться – сбегаю. В прошлый раз, сказал она, ты сбежала отсюда. В ее словах не было укора. Она знала, что мир – это движение, у которого есть свои причины, и она может влиять на многое, но не на все. Таким, как ты, повторила она, не нужно благословение. Но дух рода просил благословить тебя, и я сделаю это.

Я сдала деньги и документы сыну старухи, надела платок и переоделась в рабочую одежду. За домом две обнаженные женщины в темных кровавых подтеках набирали из таза содержимое желудков жертвенных баранов и обмазывали им груди и лицо. Пахло теплой травой и кизячным дымом. Я подошла и посмотрела в таз: белые, вывернутые ворсом наружу желудки лежали в сгустке собственного содержимого. Был конец августа, и барана выпасли в горах, где влага и тень не давали траве иссохнуть на тяжелом казахстанском солнце.

Одна женщина, Айгуль, узнала меня: она жила здесь еще прошлой зимой, когда я приезжала впервые. Многие жили здесь годами и учились у старухи лечить руками, видеть прошлое и будущее. Шаманка говорила, что каждый, кто приезжает к ней, имеет свой дар. Все, с кем я говорила, имели дар, полезный для других. Мой дар был бесполезен – я не могла никого лечить и не могла видеть то, чего не видят другие. Я жила в темной дымке.

Зачем ты приехала, спросила Айгуль. Я ответила, что приехала навестить гору, а еще, что меня мучает тяжелое чувство, что смерть ходит за мной по пятам. Но эта смерть не моя, а чья-то. Старуха сказала, что я буду жить долгую жизнь, но мне придется всю свою жизнь говорить с мертвыми. Теперь, сказала я, мертвые не дают мне покоя, я живу в темноте от их теней.

Что ты будешь делать, спросила Айгуль. Ее жилистое тело было зеленым от желудочного сока барана, а прошитая люрексом косынка покрывала бритую голову. Я ответила, что буду заниматься литературой. Как странно, сказала она. Ты бы могла остаться с нами и говорить с мертвыми, но выбираешь светский образ жизни. Она говорила это и размазывала фермент по своему животу. В ее взгляде я заметила любопытство. Я не решилась ответить и задала встречный вопрос – долго ли ей осталось жить здесь. Айгуль ответила, что шаманка сказала ей жить здесь пять лет, два года она уже прожила, осталось три. Но, продолжила Айгуль, ей все равно, если будет нужно, она останется здесь и на всю жизнь. С бабушкой, сказала она, спокойнее, здесь мало тревоги и всегда есть еда и работа. Разве тебе не хочется жить с нами, снова спросила она, ты можешь остаться здесь и говорить с мертвыми сколько угодно. Я почувствовала, что просто так мне от нее не отвертеться, и ответила: разве литература это не разговор с мертвыми? Глаза Айгуль стали пустыми, теперь ей было неинтересно со мной говорить. Она наклонилась к тазу, выпотрошила последние сгустки наполовину переваренной травы и размазала их по ляжкам. Позови собаку, обратилась она ко второй девушке, которая молча слушала наш разговор, та свистнула, и к нам подбежала грязная дворняга. Айгуль бросила ей бараний желудок, обулась в розовые кроксы, взяла таз и пошла к реке омыться в холодной горной воде.