Черное небо было чистым, но в сером лесу его было не видно. Весь свет, что там был, отражался от высоких белых сугробов, иногда по стволам деревьев пробегал луч от проезжающих машин. Мы шли весело, и нас радовала эта дорога, в конце которой мы должны были принести домой самый настоящий трофей. Светлана шла впереди, а я волокла сани по узкой протоптанной в снегу тропе. Иногда она оборачивалась и поправляла формовку рукой в вязаной варежке. Я разглядывала ее силуэт – все, что на ней надето, было с чужого плеча и поэтому пальто было ей великовато. Бабка принесла его с работы, на ножной машинке сшила подкладку, а воротник спорола со своей старой шубы. Шапка Светлане досталась от моей матери, ее шелковую подкладку стянули так, чтобы на маленькой голове она сидела хорошо и не спадала на глаза. Варежки также связала бабка. Светлана оборачивалась, и я видела, как она лукаво мне улыбается. Это было наше настоящее путешествие ночью сквозь зимний лес. Стоял мороз, и иногда с веток на нас падали хрупкие комья снега. От радости я начинала что-то лепетать, но Светлана оборачивалась, чтобы приложить к накрашенным губам варежку. Никто не должен был нас услышать, потому что мы шли на преступление.
Мы зашли глубоко, и лес открылся нам большой и светящийся, как сундук с драгоценностями. Мы были в самой его середине, даже шум проезжавших машин смешался с треском деревьев и стал волшебным гудением. Все, что нас окружало, и мы сами были осколком чуда.
Я залезла в сугроб, чтобы найти подходящую пихту. Снег тут же набился в валенки, и Светлана с упреком сказала, что она предупреждала и нужно было не заправлять рейтузы, а натянуть их на валенки. Одно за другим я трясла деревья, чтобы очистить их от снега, а Светлана с важным видом отклоняла мои предложения. Среди деревьев я увидела несколько свежих пеньков – кто-то, как и мы, пришел ночью и срубил пихту для новогодней ночи.
Наконец я нашла подходящее дерево, ветки которого, насколько это возможно, были равномерно распределены по стволу. На южной стороне богатые лапы расслабленно свисали, а на северной были лысыми. Светлана сказала, что северной стороной мы поставим пихту в угол, а южную нарядим. Она развязала бечевку, которой к саням был привязан бабкин топорик, и подошла ко мне. Сейчас покурю и начнем наше дело, сказала она, сделав акцент на слове
А теперь за дело, сказала она и начала рубить ствол пихты. Моей обязанностью было придерживать дерево, чтобы оно не раскачивалось. От ствола посыпались нежные бежевые осколки, они пахли смолой и были теплыми как обнаженный живот.
Когда Светлана закончила, мы положили пихту на сани и крепко привязали ее. Обратно мы шли молча. Я тянула за собой сани и ветки цеплялись за кромки сугробов так, словно они пытались остаться здесь, в лесу. Ощущение торжества и тайны куда-то исчезло, и даже лес перестал быть тихим. Мы быстро шли к шоссе, Светлана на ходу курила вторую сигарету. Перед выходом из леса она обернулась, и я увидела, как на оранжевом фильтре отпечаталась ее коричневая помада. Вот и все, сказала она, праздник кончился, а теперь неинтересно.
Наверное, она чувствовала то же, что и я. Когда мы шли в лес, нам казалось, что наше веселое путешествие станет грандиозным переходом в какое-то иное пространство беспредельного счастья. Но дерево было срублено, мы должны были возвращаться домой к скучной бабке и майонезной заправке, коричневым занавескам и крошкам яичного желтка на клеенчатой скатерти.
Дома мы поставили пихту в трехлитровую банку с водой и подвязали ее верхушку к гардине. Мы укутали банку серой ватой и поставили маленьких тряпочных Деда Мороза со Снегуркой. Я сняла с иголок последние кусочки льда и повесила несколько стеклянных шариков и шишек, Светлана сказала, что она распределит дождик и мишуру равномерно, потому что сама я не справлюсь. Когда я закончила с игрушками, она распутала прошлогодний дождик и заправила его основание под стеклянную розовую пирамидку на верхушке дерева. Теперь все, сказала она, пойдем ставить стол.
* * *