Роза

К рождению девочки мать привезла в квартиру бабки и Светланы мою детскую кроватку. Когда мне было около двух лет, деревянные прутья в одной из стенок вытащили, чтобы я могла самостоятельно выходить из кроватки. Теперь ее поставили к стене тем боком, в котором не было прутьев.

Мне сказали, что ребенок до полугода очень хрупкий и поэтому девочку нужно держать за головку, но ни в коем случае не трогать макушку: дети рождаются с мягким черепом и там, где у взрослого человека твердая кость, у младенца кожа, ее называют родничком. Мать взяла на руки девочку и показала мне, как на ее макушке в такт быстро бьющемуся сердцу вздымается покрытый черными волосами бугорок. Мы обступили кроватку и смотрели на девочку. Она лежала, завернутая в пеленки. Нос на ее плоском лице был похож на пуговку. Странно, сказала Светлана, у нее совсем нет переносицы. Израстется, сказала мать и прибавила, что я родилась с синими глазами и черными локонами, а спина у меня была как у волка, покрыта густой шерстью. Ее выкатывали хлебом, чтобы я не была волосатой. А когда в год меня должны были подстричь, мать не дала брить черные кудри. Плохо, сказала бабка, в год обязательно нужно побрить, чтобы хорошо росли. Они и так хорошо растут, сказала мать и указала на мою голову, словно я была музейным экспонатом. Девочка смотрела на нас снизу вверх, ее голубоватые младенческие глаза мерцали. Я подумала, что она смотрит на нас так, словно она пришла откуда-то издалека, с изнанки мира, и мне было странно, что изнанкой мира оказался Светкин живот.

Стоя над кроваткой спящей девочки, мать и Светлана обсуждали роды. Светлана весело сказала, что девочка вылетела из нее как пробка, а потом задрала халат и показала свой опустевший живот. Она пошлепала по нему ладонью и сказала, что теперь он вялый как мокрое полотенце. Мать посмотрела на ее темный живот и ответила, что после родов она носила специальный бандаж, но толку от него мало. Ничего, сказала мать, живот сам подберется, у меня через полгода он стал прежним. Только теперь, спустя десять лет, видно, что я рожавшая. Светлана сказала, что в отделении ее первым делом раздели и тут же акушерка начала ее брить. Я вспомнила пластиковые рукоятки синих бритвенных станков и то, какое неприятное чувство они вызывают, когда ложатся в ладонь. Волосы под тремя твердыми лезвиями похрустывают, а пена тихо шуршит. Светлана сказала, что брила неаккуратно и поцарапала лобок и одну губу, потом поставила клизму и, когда из Светланы все потекло, ей было уже не до саднящих порезов. Все это время она думала, как стыдно лежать нагишом, пока из тебя льется собственное дерьмо вперемежку с соленым раствором и околоплодными водами. В отделении было холодно, и ее никто не накрыл, она лежала, задом чувствовала прохладу клеенки и слушала, как жидкость стекает в эмалированное судно.

Светлана спросила у матери, сколько ей наложили швов. Мать сказала, что сразу так и не припомнит, но немного подумав, ответила, что у нее был только один внутренний разрыв и три внешних. Но швы наложили хорошо и уже через неделю она могла спокойно писать. У меня, сказала Светлана вздохнув, ни одного внутреннего, но очень много разрывов сзади, спереди и с боков. Сразу после родов нянечка дала мне седло из скрученной марли размером с полено и сказала, что трусы надевать ни в коем случае нельзя. Туалет на третьем этаже, я еле доходила, и так идти тяжко, а тут еще эта тряпка между ног. А если ее вытащишь, все кровью уделаешь. Я постою на ступеньке, отдышусь и снова иду. А сейчас как, спросила мать. Да никак, ответила Светлана, прокладки меняю каждый час.

Я тихо слушала их взрослые разговоры, и мне было не по себе от той будничной манеры, в которой они обсуждали кровоточащие разрывы на вульве. В детстве у меня часто был диатез на ягодицах и несколько раз случался вульвит. Я знала, что моча, попадая на воспаленную кожу, очень сильно обжигает, и представила, что на моей маленькой вульве есть открытые раны, которые небрежно заштопали черными хлопковыми нитками из бабкиного швейного сундучка. Я представила себе боль, с которой головка младенца появляется из вагины и мне стало страшно за свое тело. Девочка в кроватке заворочалась, и женщины стали говорить шепотом, чтобы ее не разбудить.