Роза

Текстовый редактор поправляет: заколдованное прошлое. Я ничего не знаю о прошлом черного пса, но знаю, что его уже взрослым взяли в семью. Он был тревожным и агрессивным, лаял на всех подряд и поэтому на прогулку его выводили глубоким вечером – чтобы было возможным отпустить его с поводка и при этом никому не навредить. Хозяйка уходила вместе с ним в березовую рощу, где долго курила на поваленном дереве и пила вино из термостакана, пока отяжелевший от своей тоски черный пес бегал среди белых деревьев. Иногда она теряла его из виду, звала по имени и он возвращался.

Когда он был совсем юный, никто не мог его угомонить. Еще до прихода гостей пса закрывали в дальней комнате, чтобы он никого не покусал. Однажды, когда я возвращалась из Казахстана в Усть-Илимск, я остановилась у семьи, в которой жил этот пес. Ночью я проснулась от шороха и, открыв глаза, обнаружила, что он выбрался из своей комнаты и пришел посмотреть на меня. Он был удивительной красоты, вытянутый нос и длинная шерсть придавали ему благородный вид. Пес обнюхивал меня спящую. Возможно, он не стал набрасываться, потому что я была беззащитна в своем сне. Может быть, дело было в том, что я, как и он, спала на полу – места для сна не хватало и меня положили на старый матрас. Теперь я проснулась и встретилась с черными глазами овчарки. Пес вздрогнул и отошел. Но, почувствовав мое смятение, сделал шаг вперед. Я протянула ему ладонь, и пес понюхал ее, сделал еще один шаг ко мне. Я не знала, как себя вести, и улыбнулась. Тогда пес забрался на мой матрас и, тихо скуля, улегся мне на грудь. Он тут же уснул, а я лежала, придавленная его черным телом, и вдыхала запах его шерсти.

Не помню, когда не стало этого черного пса. Может быть, прошлой весной. Помню запах его слюны – с поседевшей морды она тянулась смрадной нитью. Когда я видела его в последний раз, он был стар, а мне почему-то нравился его запах – запах гнилого, но все еще живого мяса. Я садилась рядом с ним и тихо принюхивалась, пока он смотрел своими блеклыми глазами в пустоту.

* * *

Я пишу эту книгу из тьмы. Мне хочется курить прямо на диване и слушать, как за окном колеса машин разбрызгивают дождевую воду. Я бросила курить пару лет назад, но теперь снова закурила и хочу курить постоянно, курить и лежать на своем диване.

Вспоминаю Светлану. Ее болезненное тело и узловатые коричневые пальцы с покрытыми розовым лаком ногтями. Она непрестанно жаловалась на боль во всем теле. Утром она долго лежала в своей постели и поднималась только ради того, чтобы выкурить сигарету: зимой – в сером подъезде, летом – на балконе. Она вставала с такой тяжестью, словно на ней был надет невидимый свинцовый комбинезон, и медленно шла надевать фиолетовую кофту.

Вернувшись, она пахла собой. Мне казалось, что ее кисловатый запах, смешанный с дымом от дешевого табака, ни на что не похож: если бы у него было тело, он был бы щербатым, как хлебная корка. Светлана с той же тяжестью собирала свои простыню и одеяло, включала телевизор и с выдохом облегчения ложилась на диван.

Когда бабка в очередной раз сокрушалась о Светланиной лени, та не обращала внимания. Без чувств и сожаления она говорила о болезненных ощущениях во всем теле. Было принято считать, что причиной ее бездействия была лень. Она могла лежать по несколько часов, неестественно вывернув шею, в таком положении обычно лежат мертвые голуби у московских подъездов. Светлана медленно закрывала и открывала глаза, казалось, что свет, льющийся из окна, вот-вот разрушит ее глазные яблоки, и она, водя по ним веками, проверяла, можно ли вообще открыть глаза. Положение ее головы было продиктовано утренней мигренью. И шеей она шевелить не могла. Она держала свою большую голову как хрупкий стеклянный шар.

Это скучный и мрачный текст. Мне хочется курить, но курить на диване я не могу, а встать и взять сигарету нет сил. Боль блуждает по всему телу. Бродит от кончиков пальцев к щиколоткам и ляжкам, трогая крестец и спину. Наконец боль достигает головы и давит изнутри так, словно гадкий гном надувает воздушный шар. В голове нет места ничему кроме боли. Я вижу вывернутую шею Светланы, похожую на сизую шею мертвого голубя, и сама вытягиваю шею и чувствую жжение.

Если бы у моей боли был цвет, я бы сказала, что она рыжая, как отблеск Светланиных глаз. Если бы кто-то спросил, какая эта боль на ощупь, я бы ответила: как заржавелый, отравленный влагой трос. Кислый как испорченное яблоко.

* * *

Я помню ее упругую и коричневатую кожу. Как и карие глаза, она досталась ей от отца-татарина. Мне хочется думать, что глаза ее были синими, но они не были синими, синим был блеск ее глаз.

Она лежала на диване, крохотная и вся в мурашках, но было не холодно. Ее кожа покрывалась мурашками произвольно, словно в комнате из пустоты появлялся неведомый ветер и волновал ее своим потусторонним холодом.

Я часто вспоминаю ее ноги и голубоватые коленки. Мне хочется проникнуть в нее, стать ею, почувствовать ее изнутри. Почувствовать ее внутреннее время.

* * *