Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы

В дверном проеме она остановилась и обратилась к женщине с горестным лицом, которая ни слова не возразила на ее последнее обвинение.

— Ты, мама, ненавидишь меня — за то, что я искалечила твою жизнь, — сказала Сэра. — А я ненавижу тебя за то, что ты искалечила мою.

— К твоей жизни я никакого отношения не имею, — отрезала Энн. — Ты сама сделала свой выбор.

— Давай не будем, мама? Только без лицемерия. Я пришла к тебе в надежде, что ты отговоришь меня выходить за Лоуренса. Ты прекрасно знала, что я им увлечена, но хочу от этого наваждения избавиться. И при желании ты могла бы мне помочь. Знаешь ведь, что надо говорить и делать в подобных ситуациях.

— Какая дикость! Ну зачем мне было хотеть, чтобы ты вышла за него замуж?

— Затем, что ты знала — счастлива я с ним не буду. «Раз несчастна я, так пусть будет несчастна и она», — так рассуждала ты. Хватит, мама, играть в прятки. Признавайся, разве ты не испытала известного удовлетворения от того, что моя семейная жизнь не заладилась?

Охваченная внезапным порывом откровенности, Энн воскликнула:

— Да, иногда я думала, поделом ей, поделом.

Мать и дочь впились друг в друга ненавидящими глазами. Затем Сэра рассмеялась, громко и неприятно.

— Ну вот мы и поговорили! Прощай, дорогая мама!

Она простучала каблуками по коридору и решительно захлопнула за собой дверь квартиры.

Энн осталась в одиночестве.

Все еще дрожа, она вслепую доплелась до кровати и навзничь кинулась на постель. Слезы навернулись ей на глаза и потекли по щекам.

И вот ее тело содрогнулось от небывалых рыданий.

Она плакала и плакала.

Долго ли это продолжалось, она не знала, но, когда последние всхлипывания начали утихать, вдруг тихонько звякнула посуда и в спальню вошла Эдит с подносом в руках. Поставив его на тумбочку, она уселась на краешек кровати и принялась ласково гладить плечо своей госпожи.

— Ну будет, будет, голубушка моя, успокойтесь… Вот чашечка хорошего крепкого чая, и, что бы вы ни говорили, вам придется его выпить.

— Ах, Эдит, Эдит… — Энн приникла к своей верной служанке и подруге.

— Тихо, тихо… Не принимайте так близко к сердцу. Все обойдется.

— Что я только наговорила… Что наговорила…

— Ничего, ничего. Садитесь-ка, а я налью вам чаю. Ну-ка, выпейте.

Энн послушно села и отхлебнула горячего чаю.

— Ну вот и хорошо. Через минутку вам станет лучше.

— Как я могла — Сэре…

— Не надо сейчас волноваться.

— Но как я могла сказать ей такое?

— По мне, так лучше сказать, чем все думать да молчать. А то в душе желчь разливается. Это уж точно.

— Я была так жестока, так жестока…

— А я скажу — плохо то, что вы так долго все в себе копили. Лучше разок поругаться, чем в себе-то держать и делать вид, будто все гладко. Думать-то мы часто думаем худое, а признаваться в этом не любим.

— Неужто я в самом деле ненавидела Сэру? Мою маленькую Сэру — она была такой милой и забавной малюткой. И я ее ненавидела?

— Да конечно нет, — убежденно сказала Эдит.

— И все же ненавидела. Я хотела, чтоб она страдала, чтоб ей было больно, как мне когда-то.

— Ну вы сейчас городите бог знает чего. Вы преданы мисс Сэре всей душой, и всегда были преданы.

— Все это время… все это время… в глубине души у меня шевелилось темное чувство… чувство ненависти.

— Зря вы раньше-то не поговорили да не выяснили, что к чему. Иная добрая ссора лучше худого согласья.

Энн устало откинулась на подушки.

— Но сейчас во мне не осталось ни капли ненависти. — Она даже удивилась. — Все куда-то ушло.

Эдит встала и потрепала Энн по плечу.

— Не огорчайтесь, голубушка моя. Все образуется.

Энн покачала головой.

— Никогда. Мы обе сказали друг другу такое, что никогда не забывается.

— Неправда это. Недаром в народе говорят: — «Слово кость не ломит». Все забудется.

— Есть такие вещи — главные вещи, которые не забываются никогда.

Эдит взяла в руки поднос.

— Скажете тоже — никогда.

Глава 4

Приехав домой, Сэра тут же направилась в просторную комнату в глубине дома, которую Лоуренс высокопарно именовал своей студией.

Она застала его там — он распаковывал только что купленную статуэтку работы молодого французского скульптора.

— Тебе нравится, Сэра? Прелесть, правда?

И пальцы его сладострастно погладили линии изогнувшегося в призывной позе тела.

Сэру на миг охватила дрожь, как если бы она вспомнила что-то неприятное.

— Красиво, — нахмурилась она. — Но непристойно!

— Вот тебе и раз! Нежданно-негаданно в тебе вдруг пробуждаются пуританские настроения. Как странно, что они до сих пор живы в тебе.

— Но статуэтка бесспорно непристойная.

— Слегка декадентская[153], быть может… Но как талантливо сделана. И с какой фантазией — Поль безусловно принимает гашиш, иначе откуда такое вдохновение.

Он повернулся к Сэре.

— Ты выглядишь еще лучше обычного, красавица моя, ибо чем-то расстроена. А огорчение всегда тебе к лицу.

— Я только что ужасно поссорилась с мамой.

— Да что ты! — Лоуренс удивленно поднял брови. — Как это на вас обеих не похоже. Энн — такая мягкая женщина.

— Ну, сегодня она мягкой не была. А я, признаюсь, вела себя кошмарно.

— Семейные ссоры вовсе не интересны, Сэра. Не стоит о них рассказывать.