Розанов

– Бедная Варвара Димитриевна, как мало ей принадлежит.

– Ты ничего не понимаешь: очень много принадлежит.

– А у вас же был роман с гувернанткой!

– Ну, так что? Я только с грудями делал, больше ничего».

Влага жизни

Написанная несколько лет спустя после смерти Розанова ремизовская «Кукха» – это самое теплое, самое волшебное и нежное воспоминание о Розанове, да и вообще, наверное, самый беззлобный, никого не осуждающий мемуарный текст начала века, не столько даже мемуар, сколько объяснение в любви, разговор с ушедшим в надзвездье близким человеком. Ремизов писал эту книгу в эмиграции, пережив трудные годы революции и Гражданской войны в России, которую в 1921 году покинул, и тосковал по оставшимся друзьям и по тем далеким временам, когда все они были вместе. Писал, не претендуя ни на какие открытия, ни на полноту образа, фрагментарно, склеивая кусочки воспоминаний, разговоров, бережно собирая записки, письма, рисунки и подробности навсегда исчезнувшего быта, но именно он сумел сделать то, что не удалось никому, – запеленговать непознаваемый летающий объект по имени Василий Розанов и вычислить его траекторию.

Книга была опубликована в 1923 году в Берлине в издательстве Гржебина в очень красивом оформлении и принесла автору критические тычки от милосердной и высокоморальной русской эмиграции, обвинившей Ремизова в неприличии, непристойности, пошлости, безвкусице, порнографии и пр. Однако все эти рецензии схлынули и интересны лишь специалистам, «Кукха» же осталась. И настоящий, подлинный Розанов – там.

«Человек измеряется в высоту и ширину. А есть и еще мера – рост боковой. Об этом часто. Но без этого Розанов – не Розанов. О Розанове все можно говорить – “он уж не знает страха смутиться перед людьми”. И надо: Розанов один – сам по себе – на своей воле. Хочется мне сохранить память о нем. А наша память житейская, семейная, – нет в ней ни философии, ни психологии, ни точных математических наук».

Познакомились же Алексей Михайлович и Василий Васильевич в 1905 году после возвращения Ремизова из ссылки, куда он угодил еще в студенческие годы за политику, и, несмотря на разницу более чем в двадцать лет и весьма несхожий жизненный путь и опыт, не было у В. В. на тот момент более близкого друга, не было дома, куда бы он так часто заходил и где встречал то тепло, то понимание и снисхождение, то «милое вдохновение и дурачество», без которого наш философ не мог, не любил, не умел существовать.

Розановы и Ремизовы жили рядом (в 1906 году семья В. В. переехала со Шпалерной в Большой Казачий переулок, а Ремизов жил в Малом Казачьем), дружили семьями, вместе справляли именины («Бывало, что именинные гости собирались не вечером, а с утра после обедни прямо к пирогу. И так за полночь: и обедали, и отдыхали, и чай пили, и еще раз чай пили, и ужинали. Обыкновенно на именинах, когда полагалось, чтобы все честь честью “по-семейному”, подымались самые непоказанные разговоры. Начинал, конечно, сам В. В. Розанов»); на лето, когда семья Василия Васильевича снимала дачу, звали Ремизовых на уху с живыми налимами. Помогали ему найти литературный заработок. Именно Ремизов придумал Обезьянью Великую Вольную Палату, пародию на Религиозно-философское общество, а также на народившиеся в России после первой русской революции политические партии, навечно назначив своего друга вместе с Шестовым и Гершензоном старейшим кавалером и фаллофором (то есть носителем фаллоса, удоношей) обезвелволпала. Иногда они тоже шалили, не так пафосно, как в доме у Минского, а именно дурачились – рисовали, например «х(оботы)»; случались в Казачьем переулке и эротические перфомансы в духе Серебряного века, после которых Розанов писал хозяину:

«Не буду приходить к Вам на сеансы. Все это моя распущенность, которую надо воздерживать. Потом бывает на душе не хорошо. Само по себе я ничто в этой области не осуждаю: ни легкое “нравится”, ни тяжелое “залез под подол”. Но все хорошо в своей обстановке: и вот этого-то у меня и нет. Этот легкий полуобман, лукавство, черствость души – ах, как все это производит “душевный насморк”».

Но все равно приходил и «чихал», и «кашлял», и «сморкался». И в переносном смысле, и в прямом. Ремизов его не осуждал, не ужасался, не раздражался, не «лечил» и не поучал, а добродушно посмеивался, как, например, в рассказе «Эротическое общество»:

«В воскресенье я пошел один к В. В. Розанову.

С. П. была у Бердяевых и собиралась вместе с Л. Ю. Бердяевой попозже. Ни Н. П. Ге, ни Е. П. Иванова не было.

А обыкновенно в воскресенье они являлись первыми. А может, и были и ушли:

В. Д. – на крестинах,

Александры Михайловны тоже нет,

а В. В. болен.

В халате, с завязанным горлом – вата лезла и к ушам и к носу – самое что ни на есть жалкое и зяблое, а говорил – едва-едва.

Сидел гость – стрютский, такие появлялись иногда у Розановых, в застегнутом сюртуке, приглаженный, а в выражениях самых почтительнейших.

Видно было, что с первых же слов он надоел В. В.

Я отошел в противоположный конец к полкам и стал перебирать книги.