Рождение человечества. Начало человеческой истории как предмет социально-философского исследования

1 Благодаря господину поля,
Как с помощью доброго (друга) мы покоряем (поле),
Кормящее скотину (и) коней.
Да смилуется он над такими, как мы!
2 О господин поля, подоись у нас
Медовой волной, словно корова – молоком,
(Волной,) сочащейся медом, прекрасно очищенной, словно жир.
Да смилуются над нами господа закона!
3 Да будут нам медовыми растения,
Небеса, воды, медовым – воздух!
Господин поля да будет нам медовым!
Невредимые хотим мы двигаться за ним вслед!
4 На счастье (пусть будут) тягловые животные, на счастье – мужи!
На счастье пусть пашет плуг!
На счастье пусть завязываются ремни!
На счастье помахивай стрекалом!
5 О Шуна и Сира, наслаждайтесь этой речью!
Та влага, которую вы создали на небе, —
Оросите ею эту (землю)!
6 Приблизься к нам, о борозда,
Приносящая счастье! Мы хотим славить тебя,
Чтобы была для нас приносящей счастье,
Чтобы была ты для нас очень плодородной!
7 Индра пусть вдавит борозду!
Пушан пусть направит ее!
Богатая молоком, пусть доится она для нас
Каждый следующий год!
8 На счастье наши лемехи пусть врезаются в землю!
На счастье пусть выйдут пахари с тягловыми животными!
На счастье Парджанья (пусть оросит) медом (и) молоком!
О Шуна и Сира, дайте нам счастье!»208

Как видим, этот гимн совсем не похож на воспеванье сельскохозяйственного труда, в центр внимания которого всегда помещается человек-труженик. Здесь он оттеснен на дальнюю периферию. И хотя отчетливо обозначены предмет и средства труда, самого труда как целенаправленной деятельности здесь нет, процесс труда (по Марксу) ещё не сложился: из трёх его простых моментов центральный – отсутствует. «Мужи», «пахари», правда, упоминаются в ряду средств труда – вместе с тягловыми животными, но «пашет плуг», а не они. Нет задающего цель субъекта трудовой деятельности. Точнее, объективно такой субъект есть, и он ясно прочитывается между строк гимна, но его нет субъективно: он выведен за рамки сознания поэта-риши, потому что этот «субъект» – суггестия первобытной общности, неосознанное ощущение «мы» («люди»), сакральная «первоэмоция» ритуала. И это ощущение предписывает определенные действия. В мифологическом сознании оно персонифицируется в качестве действующих для людей богов, вся «милость» которых в том, чтобы «помочь» земледельцу произвести больше необходимого для собственного воспроизводства – произвести для общества.

Такой труд подчинен ритуалу, и поэтому он – не труд, рассматриваемый в «Капитале». Он все еще противоположен сознательному труду. Однако, он и не совсем чужд ему, – если бы было иначе, то нам следовало бы поставить под сомнение правомерность употребления здесь самого термина «труд». Как известно, одной из научных заслуг Маркса стало то, что он раскрыл внутреннюю противоречивость труда:

«Всякий труд есть, с одной стороны, расходование человеческой рабочей силы в физиологическом смысле, – и в этом своем качестве одинакового, или абстрактно человеческого, труд образует стоимость товаров. Всякий труд есть, с другой стороны, расходование человеческой рабочей силы в особой целесообразной форме, и в этом своем качестве конкретного полезного труда он создает потребительные стоимости»209.

Таким образом, стоимость по Марксу человек создает именно несознательным, «животным» трудом, подчиняясь чужой, навязанной ему, цели, удовлетворяя чужую потребность в оживлении капитала его рабочей силой, отчуждаясь таким образом от себя самого как человека.