Рождение командира

— Завяжи мне сумки на спине, — сказала Лиза Леше Краеву, — а то они на грудь сползают, невозможно ползти.

Сержант завязал сумки, и было хорошо, что так удобно и быстро он это сделал. Она поползла в сторону, где только что один из «мессершмиттов» сбросил бомбы. Везде были раненые. Не замечая, кому оказывает помощь, Лиза без устали перевязывала и артиллеристов и пехотинцев и вытаскивала тяжелораненых, думая только о том, чтобы удалось оттащить их подальше от опасного места.

На несколько минут она остановилась, чтобы перевести дух, и вдруг увидела, что день-то успел наступить за это, казалось, недолгое время. Сильно пахло землей и пороховым дымом, особенный запах этот долго держался после разрывов. Резко пахло и от поломанных свежих стеблей подсолнечника. На востоке над туманной полосой у горизонта светло и чисто поднималось солнце. Перед ней лежал немолодой уже пехотинец, убитый четверть часа тому назад, когда Лиза перевязывала здесь раненого. Привалясь на откинутую в сторону руку, он будто споткнулся и вот-вот встанет сейчас…

Какое бы это было утро, если бы не десятки людей, вчера еще здоровых, веселых, статных, а сегодня искалеченных или убитых! Как хорошо можно было бы жить, если бы не страдания, принесенные войной.

Этот день, казалось, никогда не кончится: сколько раз возвращалась Лиза в подсолнечники, сколько раненых перевязала! Наступила ночь с коротким отдыхом. На другой день еще до рассвета, кое-как умывшись из фляжки, Лиза снова была на ногах. С появлением солнца, которое всегда люди встречали с радостью, наступало тягостное для Лизы и, вероятно, даже для самых смелых бойцов ожидание. И действительно, с рассветом немецкие самолеты снова начали бомбить всю эту уже изрытую вчерашними снарядами и бомбами местность. Потом присоединилась немецкая артиллерия. Все мысли о теплом, светлом, уютном исчезли у Лизы, она снова шла на трудную свою работу. Но при виде раненых и убитых бойцов все трудное отходило куда-то, оставалось лишь желание выхватить из страшного места родных своих людей, товарищей, и Лиза снова ползла уже не в подсолнечники, а в ту измолоченную огнем и железом полосу земли, где раздавались взрывы снарядов и стоны раненых.

Кругом были незахороненные убитые, с наступающей жарой становилось тяжело дышать, есть было невозможно.

Во время боя возле уцелевшего первого орудия — остальные вышли из строя — появился парторг батареи, наводчик Русанов, и Лиза обрадовалась ему. Вчера она видела в боевых порядках пехотинцев, как два бойца писали заявление о приеме в партию и заполняли анкеты. И тут, когда из ровиков поднялось несколько артиллеристов разных расчетов — знакомые ей, небритые, запыленные лица с запавшими глазами — и, взяв из рук Русанова анкеты, стали заполнять их, Лиза вдруг подошла к нему и спросила:

— Вы можете и мне дать анкету?

Русанов молча взглянул на Лизу, увидел ее воспаленные глаза, вымазанную кровью гимнастерку, ее грязную, в земле, маленькую руку, протянувшуюся к нему, и быстро подал ей анкету. Потом почему-то положил свою руку ей на плечо, сказал:

— Очень правильно!

И Лиза почувствовала, как у нее защипало в глазах, и смахнула слезы: было и стойко на душе, и жалко, и горестно от утрат за эти страшные дни.

Подполковника Шебалина она почти не вспоминала, только изредка он появлялся в ее воображении, изящный, чисто одетый, и снова спрашивал с покровительственной и такой привлекательной своей улыбкой: «Как вы очутились на передовой?» Она усмехалась ему в ответ: все окружающее Лизу могло бы ему ответить за нее, но ничего и не надо было отвечать. Ему трудно было представить ее идущей пешком, в сапогах… А вот такой? Измученной, усталой?

Горячие бои у Голой Долины сменились временным затишьем, полк вывели на доукомплектование и отдых. Батарея действовала в прошедших боях превосходно: многие артиллеристы были представлены к орденам. Но потери в их батарее были большие: убит наводчик Снегирев, заряжающий Фролов, с тяжелым ранением увезли сержанта Шошина. Арзамасцев вышел из боя невредимым, но малярия снова трепала его, и Лиза часто заходила к нему в землянку; она сама наблюдала, чтобы Арзамасцев точно по времени принимал акрихин, что раньше на передовой делал кое-как.

Да, можно было вымыться, переодеться, старательно причесываться каждое утро, даже посмотреть на себя в зеркало, сесть, положив руки на колени, и думать, думать…

«Вот прошла трудная полоса боев», — думала Лиза, представляя себе, что, может быть, теперь она скоро увидит Шебалина, но испытывая не радость от этой мысли, а почему-то не проходящее острое чувство потери. Это чувство относилось, конечно, к тому, что она пережила за время боев, находясь на батарее среди людей, отдававших как должное свои силы и жизнь за общее великое дело, но оно распространялось и куда-то дальше. Она поискала, нет ли у нее другой потери, но большей, чем расстаться с боевыми товарищами, артиллеристами, ставшими ей родными, у нее не было. Почему же мысль о встрече с Шебалиным вызывала опасение расстаться с товарищами? Как будто не могло быть то и другое вместе?