Рождение нации

Вячеслав и Воймега лежали в своей опочивальне на высоко взбитой пуховой перине, укрытые покрывалом из выделанной лосиной шкуры. За узорчатыми окнами княжеского терема давно рассвело, но князь и княгиня не спешили вставать, звать постельничью челядь, а просто валялись, нежились, неспешно переговаривались. Князьям незачем рано вставать в мирный день: княгине корову не доить, печь не топить, скотину на выпас не выгонять, князю в поле не идти, траву для той же скотины не косить. Большие начальники и их близкие всегда жили, и будут жить приятнее простых людей, чей удел черная низовая работа и даже приятнее жизни тех весельчаков-скоморохов, что всю жизнь поют и пляшут. Последние, правда, тоже тяжело не работают, но, как правило, сами себе не хозяева. А князь он хозяин и себе и подвластным ему людям, которые хотят – не хотят должны выполнять его волю. Вот и сейчас перед дверями княжей опочивальни ждут постельные слуги, чтобы не пропустить момент пробуждения вельможных супругов и если князь или княгиня чего потребуют, быть рядом и немедля исполнить. Такой порядок в княжьих покоях завела костлявая старуха Кикура, ключница и старшая над всеми прислужницами княгини. Вот она ходит с клюкой и если что не так, гуляет эта клюка по спинам девок безо всякого сожаления.

Подолгу супруги стали спать последние полтора года, после того как скончался старый князь Всеслав. До того и Вячеслав испытывал некое стеснение и не залеживался в постели, да и Воймега вставала вместе с мужем. Ну, а как старый князь представился, Воймега уже частенько не отказывала себе в удовольствии, и поспать подольше, и просто поваляться в постели. Челядь, впрочем, хоть и простаивала в готовности, но долгий сон князей был им на руку. Пока спят господа и слуги отдыхают, или изображают некую деятельность. Ведь угождать это тоже определенная мука, хотя конечно не сравнить с той, что испытывают простые смерды, те что работают в поле, да на покосах. Потому и держится во все времена челядь за своих господ, ибо хлеб этот куда, как более легкий, чем у тех кто пашет, сеет, жнет, кует…

Князь с княгиней потому задержались в постели, что Воймега именно в оной по утрам, время от времени убеждала мужа в том, что в данный момент считала очень важным и нужным обязательно сделать. Сейчас же княгиня еще вчера от Кикуры узнала о донесении, что принес ей гонец из мещерского селища…

– Вячек, вчера мне Кикура жалобу передала от отца моего князя Кову. Молодые парни, наши смерды из деревни Голянки, которую мы в Мещеру переселили, умыкнули трех девок-мещерячек, когда они ягоды собирали и ссильничали их. Прикажи старосте той Голянки парней тех сыскать, да сечь до потери здоровья. Что я отцу своему скажу, если это охальство им простится?– упорно внушала мужу то, что тому надлежит делать княгиня, обратив к нему свое округлое лицо, обрамленное распущенными, ежедневно по утрам и вечерам тщательно расчесываемыми девками, светлорусыми волосами.

Князь терпеливо слушал, но соглашаться с женой не спешил:

– Пойми Войма, в том и отца твоего немалая вина имеется. Ведь это он не дозволяет мещерским девкам выходить замуж в наши деревни. С чего это он считает наших смердов ниже даже самых последних мещерячек? Он что хочет, чтобы наши холостые дружинники средь дочерей его бортников и охотников себе жен искали? Так дружинники-то здесь в городище да в походах все время, а смерды там рядом с ними уже который год живут и с мещерскими девками встречаются. Я же знаю, к нему, отцу твоему, и сами девки, и отцы их ходили, просили: отпусти князь в кривичские деревни замуж, они же добром берут и даже откуп дают. А он ни одну не отпустил. Мне сдается, что никакого сильничания там не было. Все по доброму сговору случилось, чтобы князь, отец твой, разрешил, раз девки спорчены, чего ж их в селище-то держать, никто уж не возьмет. Я старосту призову и велю ему все по правде сказать, сама от него и услышишь. Пусть отец твой отпустит девок, вот и все дела, и сечь никого не надо,– предложил свое решение Вячеслав.

Воймега собиралась что-то возразить, но Вячеслав, не сомневаясь в своей правоте, разговор продолжать не стал. Откинув покрывало он выпростал ноги на пол, застеленный медвежьей полостью и встал во весь свой немалый рост, с хрустом потянулся… Воймега молча любовалась обнаженным мужем… Казалось столько лет они жили вместе, превратившись из юных в зрелых, а любовь вспыхнувшая меж кривическим княжичем и мещерской княжной не утихала, только она из порывистой превратилась в спокойную, осмысленную… и тоже зрелую.