Рождение советской женщины. Работница, крестьянка, летчица, «бывшая» и другие в искусстве 1917–1939 годов

Из-за двери раздавался чей-то хриплый мужской голос. Голос выкрикивал такие крепкие, матерные слова, что Магазаник, послушав, покачал головой и плюнул на землю: это Вавилова, ошалев от боли, в последних родовых схватках сражалась с богом, с проклятой женской долей. — Вот это я понимаю, — сказал Магазаник, — вот это я понимаю: комиссар рожает.

Если в литературе сюрреалистическая ирония иногда не замечалась цензурой, то для живописца или фотографа философский взгляд на осмысление гендерных противоречий 1930-х мог привести к полному уничтожению карьеры, как произошло с Соломоном Никритиным после разгромного обсуждения его картины «Старое и новое» (1934, Нукусский художественный музей)[163].

Есть и памятник, где параллелизм ролей освещен с несколько другого ракурса. Плакат Ольги Эйгес «Да здравствует сталинская конституция! Да здравствует равноправная женщина СССР!» (1939) демонстрирует два заглавных гендера советской женщины, итог первых 20 лет ее существования. В нижней части мы видим воспитательницу и мать. В красном платье со светлым воротничком, показанная на фоне тихого городского пейзажа, она олицетворяет женственность, мир и домашний уют. В верхней части — ее решительный двойник, мобилизованная на политический фронт женщина-депутат: она выступает на трибуне в костюме, белоснежной рубашке и галстуке и однозначно представлена маскулинной фигурой, которая композиционно поддерживает первую героиню. Несмотря на опасное равновесие гендерного контраста в этой паре, плакат не освобожден от мужского присутствия: красное полотно с цитатой обозначает Сталина, символического отца любого советского ребенка. Догадываясь, наконец, что перед ним два облика одной героини, зритель может осознать, что плакат говорит вовсе не о семейном союзе двух женщин, не о равенстве домохозяйки и депутата, но символизирует двойную нагрузку.

Эйгес О. Да здравствует сталинская конституция! Да здравствует равноправная женщина СССР! 1939. КККМ

Глава 9. «Лишние», «вредные», «чуждые», «бывшие»

Анализ версий советской женственности будет неполным, если вне нашего внимания останутся антигероини начала 1920-х — конца 1930-х, чьи образы также маркировали границы новой гендерной нормы.

Формирование бесклассового общества предполагало борьбу с «враждебными» и «чуждыми» социальными элементами вплоть до их полного уничтожения и поражения в правах, а также широко объявленную «перековку». На протяжении всего существования советской власти категории «лишних» людей корректировались и дополнялись партией каждые несколько лет. В эпоху красного террора в прожекторе власти находились опоры «старого мира» — «царь, поп и кулак»[164]. На следующем этапе, к концу Гражданской войны и началу НЭПа, государство занялось законодательным определением широкой категории лиц, «связанных» с контрреволюцией или «саботирующих хозяйственную жизнь республики». В произведениях искусства эта большая социальная группа фигурировала как «бывшие» и включала немалое количество женщин-антигероинь.

Ганф Ю. Жуткие слухи. «Не то что муки – водки, говорят, скоро не будет!» Обложка журнала «Крокодил», 1928, № 33.

Следующие масштабные волны репрессий начала и середины тридцатых, то есть эпохи коллективизации и Кировского потока, затронули крестьянство и специалистов с дореволюционным стажем, в том числе и старых большевиков, которых заменили молодые партийцы сталинской плеяды. Именно тогда наступил конец деятельности женотделов, а на смену старой работнице и крестьянской делегатке пришли абстрактные типажи колхозницы и ударницы. В этот период я бы выделила категорию «лишних» — то есть людей первого советского поколения, которые не смогли встроиться в дальнейшую партийную реальность.

Курыниха (суд над знахаркой). Пьеса Ленинградского пролеткульта, сектор «Работница и крестьянка», 1925.

Наконец, в 1937–1938 гг., на пике массовых репрессий, внимание власти оказалось вновь направлено на те сообщества, которые смогли выжить в предыдущих чистках: помимо внесудебных приговоров, в этот период прошли открытые процессы против ряда значимых партийных лидеров. Этот этап, связанный с сильнейшей изоляцией разных социальных групп внутри общества, создал — или укрепил — категорию «чуждых», то есть людей, осознанно выстраивающих личные или профессиональные пространства, параллельные советской власти.

Впрочем, все эти маркеры — не более чем условность, позволяющая несколько структурировать этот раздел книги и описать разные уровни дистанции партии с исключенными группами.

Срывание масок