Рождение советской женщины. Работница, крестьянка, летчица, «бывшая» и другие в искусстве 1917–1939 годов

Терпсихоров Н. Религия — яд! Береги ребят. 1930. КККМ

Террористка

Одним из самых интересных случаев, когда явно отрицательная героиня была показана в советском искусстве как сложный характер, я считаю большую картину «летописца революции», участника Товарищества передвижных художественных выставок Владимира Пчелина «Покушение на В. И. Ленина в 1918 году» (1924–1926, ГИМ). При большом масштабе картины ее язык близок живописному лубку. Композицию озаряет фантастический вечерний свет, дающий четкие отблески на каждое из лиц в испуганной толпе — прием, далекий от тотальных световых заливок тридцатых годов. Вдали рабочие пытаются поднять тело Ленина, на первом плане автомобиль с растерянными и гневными чекистами. Зритель рассматривает каждое лицо по отдельности, следуя от одной эмоции к другой. Главная фигура — Фанни Каплан — портретно и достоверно изображена в левой части картины, одетая в шерстяную шаль и темное платье. Озираясь, она пытается бежать, но выглядит больше подавленной, а не злой или торжествующей: перед нами схватка равных сил, кроме того, Каплан и сама представлена как часть народной массы. Картину громили за «вялую композицию» и неадекватное отражение политического события: «Пусть каждый сам найдет название идеологии, выставляющей жалкого, беспомощного Ленина и охваченную паникой, дезорганизованную массу страшилищ»[173]. Между тем у публики и даже у свидетелей покушения она имела успех именно из-за эмоциональной достоверности[174].

Пчелин В. Покушение на Ленина в 1918 г. (Покушение Каплан на тов. Ленина), 1926. Открытка с репродукцией первой, несохранившейся версии картины. Мосполиграф, 1927

Проститутка

На фоне НЭПа антигероинями также считались «буржуазно» выглядящие женщины — типаж нэпманши и проститутки. Отношение советской власти к этим группам до войны колебалось, не доходя до крайностей: проститутка нередко воспринималась как «пролетарка», а само явление — как пережиток Российской империи и опыт «двойного угнетения», гендерного и классового; такое отношение озвучивал и Ленин. Во многом поэтому серии, романтизирующие «хулиганов» и их подруг в жемчугах и мехах, как и образы «шпаны», в отрицательный пантеон 1920-х все же не вошли и приобрели ярко негативный характер только в карикатуре послевоенного модернизма.

Обходя множество типовых эротических листов, иллюстраций и шаржей в духе Юрия Анненкова или раннего Владимира Лебедева, назову редкий пример портретной репрезентации проституток конца 1920-х. Это ранний цикл картин Федора Богородского «Московское дно» (1927, НХМ), который экспонировался на девятой выставке АХРР. Из трех типажей — Гулящая, Маруха, Бандерша (Хозяйка) — центральным полотном является Маруха, во многом собирательное и литературное произведение. Девушка с разрумяненным опухшим лицом и рассыпанными по плечам темными волосами смотрит на зрителя равнодушно-весело: ее левый глаз почти заплыл, рукой она не то прикрывает грудь, не то наоборот, демонстративно обнажает ее, стаскивая с плеча мужскую матросскую рубаху с синим воротником. Другой тип, «Гулящая» — бодрая городская женщина средних лет с короткой прической: простая клетчатая юбка указывает на типаж работницы. В ee руке бутылка водки и белая кружка, на шее болтается крест. Она с вызовом и смехом повернула голову к краю картины, как будто приглашая кого-то присоединиться. Открытый оптимизм этих героинь скорее импонирует автору. Активно неприятна ему разве что «Бандерша». Эта женщина старше других и эмоционально закрыта: тонкие губы змеятся в улыбке, воспаленные глаза странно косят, костлявые пальцы унизаны золотом. Все три портрета написаны на фоне драпировок, символизирующих тесные комнаты, однако к серии примыкает и уличная сцена — четвертая картина «Хулиган (Кот)», иллюстрирующая отношения проститутки с сутенером. Здесь в центре внимания мужской персонаж — грубоватый и яркий герой улицы, в котором Богородский, в конце концов, увидел перспективу развития своей манеры. В дальнейшие годы он разрабатывал в первую очередь образы революционных матросов, тогда как ярко отрицательные и харизматичные женские характеры, сопоставимые с «Московским дном», понемногу вовсе исчезли из советского публичного поля, превратившись в неясные одномерные маски.

Богородский Ф. Московское дно. Гулящая. 1927. НХМ

Богородский Ф. Московское дно. Маруха. 1927. НХМ