Рождественская надежда

– Вот Эндрю, наш старший. Здесь ему семнадцать; сейчас он работает программистом, и у него трое детей. Это Стефани, – продолжала я, показывая на девочку с длинными каштановыми волосами, – она живет в десяти минутах отсюда, у нее двое детей. Стефани расшифровывает медицинские заключения, так что может работать из дома. Мальчик с рыжеватыми волосами – Дэниел, на фотографии ему тринадцать, а сейчас у него двое детей, и он работает в агентстве недвижимости в Джорджии. А это Мэтью, – пробормотала я, показав на малыша у меня на коленях, – наш младший.

– И что с ним сейчас?

Я покачала головой, не отрывая взгляда от его лица.

– Точно не знаю.

– Он женат?

Я взяла фотографию у Мириам и вытерла ее рукавом от пыли.

– Он ушел из дома в семнадцать, незадолго до смерти своего отца. С тех пор мы его не видели.

Мириам словно онемела. Как же мало нам известно друг о друге.

– Почему, Глория?

Я залила пакетик чая горячей водой и протянула ей чашку.

– Мало ли было причин… Он ненавидел школу, учился неважно. И тем больше ненавидел, чем чаще мы говорили ему, что ходить туда все равно придется. У Дэниела тоже были проблемы с учебой, но школу он все равно любил и, как и все наши дети, занимался спортом и музыкой. Мэт был совсем на них не похож. Он нигде не находил себе места: ни в школе, ни дома, ни где бы то ни было еще. Нарушал любые правила, все делал наоборот. Словно каждый шаг давался ему с большим усилием.

– Все эти годы, – продолжала я, поставив перед Мириам сахар и сливки, – с тех пор как он ушел, я размышляю о случившемся и гадаю, где нам с Уолтом следовало поступить иначе. Ведь это была наша ошибка, я уверена.

Достав с середины стола салфетку, я протянула ее Мириам.

– И в гораздо большей степени эта ошибка моя, а не Уолта. Когда он заболел, я всю себя посвятила ему, следила за каждым вздохом, вот и… Не знаю. Если бы вернуться назад…

Упершись ладонью в подбородок, Мириам покачала головой.

– Ты можешь растить всех своих детей в одном доме, с одними родителями, по одним и тем же принципам и правилам, а они все равно получаются разными. Вот и мои двое: Гретчен регулярно мне звонит, а у Джеррода вечно нет времени; Гретчен полна жизни, а Джеррод за считаные минуты высосет жизнь из тебя.

Я зажала чашку в обеих руках и облокотилась на стол.

– Когда Мэту было десять, у меня родилась еще одна девочка – очень больная, и врачи ничего не могли сделать. Мэт знал об этом, но любил ее и каждый день о ней молился. Мы с Уолтом пытались ему объяснить, что иногда люди не выздоравливают, а он отказывался в это верить. У него в голове не укладывалось, как Бог может допустить смерть невинного ребенка. Однако малышка умерла, и что-то в нем переменилось.

– Он разозлился?

– Это была не злость, а, полагаю, скорее разочарование. Разочарование и в Боге, и во всех нас. Мэт всегда был немногословен, и тогда он тоже ничего не сказал, и это было гораздо, гораздо хуже. Когда заболел Уолт, Мэт не смог этого вынести и просто замкнулся в себе. Уолт болел всего шесть недель; сын ушел из дома за две недели до его смерти. Не мог ужиться с мыслью, что отец умирает. Я была в ужасе, а Уолт все повторял: «Он вернется, Глория, обязательно вернется. Я буду молиться и не отстану от Бога, пока наш сын не окажется дома».

Я машинально погладила лежавшую на столе тетрадку.

– Это дневник Мэтью, – открыла я тетрадь. – Даже не знала, что он вел его несколько лет, а между тем тут целые страницы его переживаний.

Я принялась зачитывать записи:

– «Сегодня врачи сказали, что папа заболел. Они с мамой весь день сидели молча». «Папа умирает, но всем плевать, – перевернула я страницу. – Сегодня они с мамой ходили в какую-то контору проверять, на месте ли завещание и все ли в порядке со страховкой. Папа умирает, а они возятся с бумажками».

Глотнув чая, я прочистила горло и стала читать дальше:

– «Сейчас я вижу, как мама любит папу. Они сидят на диване, прижавшись друг к другу, и мама держит папу за руку».

У меня перехватило дыхание, пальцем я смахнула со щеки скатившуюся слезу и продолжила:

– «Сегодня папа весь день пролежал в постели. Мама за ним ухаживала и разговаривала с ним так же, как раньше, но лицо у нее было грустное. Она долго сидела на краю кровати, держа его за руку и глядя в глаза. Наверное, хотела получше запомнить лицо».

Прикрыв рот рукой, я остановилась. Мириам не сказала ни слова, только терпеливо ждала.

– «Я больше не могу смотреть, как папа умирает. За что им это с мамой? Папа никогда не терял веры, – и какой от нее сейчас толк? Богу все равно. Наверное, он просто не в курсе, что происходит тут, внизу. Если бы знал, он бы вмешивался почаще и помогал людям».

Вытирая нос, я закрыла дневник.

– Это его последняя запись.

– Мне ужасно жаль, Глория. Я даже не представляла…

Я еще раз вытерла лицо салфеткой и скомкала ее в руке.

– И никаких вестей о нем… с тех пор?

– Никаких. Мы только молимся о нем в надежде однажды достучаться до его сердца.

– А что, если ваши молитвы не работают?

– Ну, разумеется, работают! – воскликнула я, вскинув голову.

– А что, если нет?

– А что, если да?