Рождественский турнир (СИ)

У Гермионы от испуга округлились глаза. Неужели он обо всём догадался? Да ведь она с самого начала знала, что карикатурные попытки соблазнения обречены на провал. А если он догадался и об её участии…

— Я всегда старался быть с вами помягче, уважать личность в каждом ученике, делать занятия познавательными, но не скучными, — продолжал рассуждать вслух Люпин. — Не могу понять, где я ошибся, что было не так. Если вам не нравится преподаватель, об этом нужно честно сказать, а не пытаться выставить его дураком ради шутки!

Сорвав с себя очки, он бросил их поверх пергамента и стиснул пальцами виски. Звук удара привёл Гермиону в чувство. О, нет! Он понял всё совершенно иначе! Испугано взглянув на Люпина, она не могла поверить услышанному. Он решил, что они пытаются его подставить, потому что их не устраивает, как он преподаёт?! Какая нелепость! И как ему только в голову пришло?! Ему — одному из лучших преподавателей Хогвартса, сумевшему выбрать удачную методику, дававшему уникальные знания, объяснявшему так понятно и доступно, что любой студент улавливать суть, такому вежливому, честному и благородному… Кто в здравом уме вздумал бы на него жаловаться или подставлять?

— Боюсь, в следующем семестре я не смогу вернуться к работе, — Люпин разочарованно развёл руками. — Хотя, если честно, мне бы очень хотелось знать…

— Вы всё неправильно поняли!

Восклицание само вырвалось у неё из груди. Перепуганная перспективой его увольнения, Гермиона послала к чёрту все грифы «секретно». Ситуация приобрела слишком серьёзный поворот, чтобы продолжать глупую и опасную игру. Молчать дальше было абсолютно неправильно.

Рассказ вышел коротким, стыдливым и в высшей степени нелепым. Ей приходилось на ходу придумывать наиболее щадящие формулировки, чтобы отшлифовать затею от пошлого контекста. Не из жалости к старшекурсницам — лишь потому, что самой было крайне неудобно обсуждать столь непристойные вещи с преподавателем. Люпин внимательно слушал, не прерывая Гермиону, пока в её словах не прозвучала завершающая интонация.

— Что ж, это… — потянул он, мысленно ещё подбирая подходящее определение. — Мда. Джеймс и Сириус были бы в восторге.

Неоднозначность его интонации немного пугала. В ней отчётливо слышался скепсис: разумеется, как декан он был далеко не в восторге от подобной игры на своём факультете. Как человека его наверняка коробило то, какое место он в ней занимает. Ну и, наконец, как мужчина он наверняка растерялся: и что теперь делать с этой неожиданной армией поклонниц? Но Гермиона услышала не только удивление с опасением. В полутоне она уловила мародёра, который, как известно, бывшим не бывает. Эта часть Люпина была не озадачена, а заинтригована.

Прежде, чем Гермиона успела задуматься об этом плотнее, профессор поднялся со своего места и двинулся в сторону камина. Он был без мантии, в рубашке с расстёгнутым воротом, жилете с шёлковой спиной и твидовых брюках. Приглушённый свет лампы и яркое пламя камина обрисовывали его силуэт тенями подобно кисти Боттичелли — стройное длинное тело, несколько непропорциональное, но под волнами струящейся по плечам рубашки казавшееся подобным античным героям. А когда он наклонился за чайником…

Гермиона зарделась ярче углей в камине, чуть не зашипев на саму себя. Может, у неё жар? Не хватало ещё уподобиться своим глупым однокурсницам и исподтишка рассматривать Люпина, как объект тайного желания. Ведь у неё были совсем другие цели в этом чёртовом соревновании!

Тем временем Люпин вернулся и уже принялся разливать горячий чай по чашкам. Наполнив одну, он придвинул её поближе к Гермионе. А затем посмотрел на неё как-то странно, будто вдруг сам смутился своих предположений.

— А ты… — он неловко кашлянул, но всё же продолжил, разглядывая, как темнеет от чая белый фарфор. — Ты в этом соревновании не участвуешь?

Как бы естественно он ни попытался это произнести, у него не получилось сохранить достаточного уровня равнодушия, из чего Гермиона тут же вынула подтверждение его искренней заинтересованности в вопросе. Он спросил совсем не ради уточнения, мол, ну ты же не такая глупая, чтобы участвовать в подобном. Люпин точно не знал, как она могла поступить. И был неожиданно заинтересован в этом.

Гермиона едва не выронила чашку. Ложь спасла бы её от позора, однако на язык она никак не ложилась. Соврать Люпину было не просто стыдно — неприемлемо. Пусть он никогда бы не узнал правду, а если бы и узнал — пусть Лаванда первая заявила бы, что староста тоже в деле — он не осудил бы её. Ведь не осудил же?

— Я… нет, я не совсем… — Гермиона гипнотизировала дно своей чашки, только бы оттянуть момент, когда ей придётся взглянуть ему в глаза. — Я собиралась…

— Так ты тоже пыталась меня очаровать?

Вслух это прозвучало ещё хуже, чем в её мыслях, хотя Люпин выбрал наиболее безобидную формулировку для того, что на самом деле было целью гриффиндорских игрищ. Пусть на его губах была улыбка и смотрел он на неё с милым снисхождением, Гермиона проклинала тот момент, когда подписалась на самую идиотскую авантюру в своей жизни.