Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века

Женщина потому не соперник мужчинам, что изначально ей отведена другая социальная роль, к которой ее начинают готовить еще в детстве. Метафорическое бинтование ног и есть женское воспитание. Области самореализации для мужчин и женщин на рубеже XVIII–XIX веков были строго разделены и закреплены, для женщины это было домашнее пространство, для мужчины — социальное (служба, политика). Это вполне подтверждается поэтической реакцией Буниной на «разделение», проницательным изображением его:

Да и к чему в краю нам царства
Искать того, что внутрь находится домов?
Будь доброю женой, без прихотей, коварства;
По кротости души кажи всем кроткий взгляд;
Пекись о благонравьи чад,
О нуждах подданных и их забавах;
Будь доброй дочерью, сестрой;
Блюди семейственный покой
И славу обретай в своих незлобных нравах:
Вот поприще обширное для нас![379]

Этот фрагмент проецируется на биографию самой поэтессы: «шитье, вышиванье, плетение кружев и соломенных обоев»[380] входили в круг занятий Буниной, рукоделие было обязательным навыком, которым должна овладеть юная дворянка. Сама поэтесса позднее признавалась, что «была ленива к работе, и странностью своих поступков опротивела тетушке, которая и без того ко мне не благоволила»[381]. Умелость в традиционно предписываемых женщине занятиях, прежде всего в рукоделии, была основой для характеристики молодой девушки, потенциальной жены и хозяйки дома; например, в одном из стандартных свидетельств об окончании Смольного института за 1812 год сообщалось:

…Благородная девица Аграфена Васильевна Мацкевичева как в поведении приличном благовоспитанным, и в приобретении знаний, наук и рукоделий соответственных ея полу с касающимися до нужнаго домоводства упражнениями, своим вниманием и прилежанием достигла до отменнаго успеха…[382]

Далеко не все юные дворянки любили домоводство и имели склонность к рукоделию. Мемуары Н. А. Дуровой фиксируют одну из попыток бунта против традиционного женского воспитания:

…матушка от самой залы до своей спальни вела и драла меня за ухо; приведши к подушке с кружевом, приказала мне работать, не разгибаясь и не поворачивая никуда головы <…> От утра до вечера сидела я за работою, которой, надобно признаться, ничего в свете не могло быть гаже, потому что я не могла, не умела и не хотела уметь делать ее, как другие, но рвала, портила, путала, и передо мною стоял холстинный шар, на котором тянулась полосою отвратительная путаница — мое кружево, и за ним-то я сидела терпеливо целый день…[383]

Бунина не оставила мемуаров о своем детстве и воспитании, но ее отношение к последнему восстанавливается из писем и поэтических текстов. Хотя посвящение «Пекинского ристалища» членам Академии Российской, «вельможным старшинам», внешне хвалебно, по существу это сатира на интеллектуальную дискриминацию женщин. Бунина также зафиксировала специфическое отношение критиков к женской поэзии: «Мир судит в нас дела и подвиг лишь единой; / Знаток их меряет со способом и с силой»[384]. Критики судили писательниц иначе, чем писателей, их творчество воспринималось литературным сообществом не всерьез, а снисходительно. В одном из номеров «Журнала для милых» издатель процитировал комментарий читательницы к ранее опубликованному труду переводчицы: