Рубикон Теодора Рузвельта

Ему, безусловно, нравилось быть президентом, находиться в гуще событий, вращать «штурвал истории». Свое президентское служение Рузвельт называл «bully pulpit» — «великолепной кафедрой», «высокой трибуной». С очередной огромной кружкой кофе он не уставал диктовать сменявшим друг друга измученным стенографисткам письма, послания, ответы, депеши и распоряжения. Он не переставал говорить, и на каждый завтрак, ленч или обед приглашались самые разные люди для обсуждения тех или иных вопросов. Английский парламентарий Джон Морли заметил, что «увидел в Америке два чуда природы — Ниагарский водопад и президента Соединенных Штатов».

Интерьер Белого дома

Одновременно с чередой государственных дел и нескончаемыми политическими перипетиями Теодор Рузвельт продолжал поглощать один том за другим: пьесы Шекспира, «Потерянный рай» Мильтона, романы Вальтера Скотта, часть «Саги о Нибелунгах», а также много книг своих современников — Льва Толстого, Джека Лондона, Г. Сенкевича, Марка Твена, Р. Киплинга, А. Конан-Дойла и многих других.

Короткий долгий путь

В дни, когда экспедиция Рондона-Рузвельта медленно продвигалась сквозь бразильские дебри, в Западном полушарии произошло событие, имевшее огромное значение для всей мировой цивилизации. В январе 1914 года видавший виды старый пароходик «Александр Ла-Валлей», осуществил пробный транзит через шлюзы Панамского канала. Официально открытый спустя несколько месяцев, Панамский канал стал одним из крупнейших строительных проектов нового века. Тем временем политик, стараниями которого появилось это «чудо современного мира», страдал от приступов лихорадки в глухом углу амазонской сельвы и экономил на каждом сухаре.

Идея прорыть судоходный канал через узкий перешеек, соединяющий Северную и Южную Америки, но отделяющий Тихий океан от Атлантики, рождалась еще в горячих головах конкистадоров и колонизаторов XVI века. Первым в ряду испанских прожектеров был капитан Эрнан Кортес, покоритель империи ацтеков. Два величайших океана планеты разделяли каких-нибудь пятьдесят миль, но всемогущий испанский король Филипп II наложил запрет на подобные идеи, поскольку «что Господь соединил, человек разъединить не может».

В середине XIX столетия США заключили соглашение с Великобританией, контролировавшей Белиз (Британский Гондурас) и Берег Москитов (Атлантическое побережье Никарагуа), согласно которому обе державы отказывались от попыток установления единоличного контроля над будущим Межамериканским каналом и гарантировали его нейтральный статус (само слово «Панама» родилось от определения «Panamerican», то есть «всеамериканский»). Шли десятилетия, но ни Англия, ни США не решались приступить к осуществлению слишком дорогого и рискованного проекта.

Ситуацией воспользовалась Франция, не утратившая колониальных амбиций в Новом Свете. В конце 1876 года в Колумбию прибыла небольшая делегация, возглавляемая флотским лейтенантом Люсьеном Наполеоном-Бонапартом Вайсом, внебрачным сыном принцессы Летиции, племянницы первого французского императора. Молодому офицеру удалось добиться от правительства Колумбии 99-летней концессии на строительство и эксплуатацию канала через Панамский перешеек.

В Париже идею горячо поддержал прославленный организатор строительства Суэцкого канала виконт Фердинанд де Лессепс. «Великий француз», как его все называли, желал прорыть новый водный путь по собственному успешному египетскому образцу — на уровне моря без единого шлюза. Лессепс лично прибыл в городок Колон, откуда планировалось рыть канал — когда-то именно в этом месте Христофор Колумб в свое четвертое американское плавание искал проход к восточной части Индии.

1 января 1880 года семилетняя дочь Лессепса под звуки оркестра вынула первую лопатку грунта. В воздух взлетели пробки от шампанского. Затем были парад и фейерверк. Супруга виконта мадам де Лессепс в тот день немного обгорела на солнце.

Созданная «великим французом» и широко разрекламированная «Всеобщая компания Панамского межокеанского канала» насчитывала 800 тысяч акционеров — от крупных парижских политиков до средней руки буржуа. Панама представлялась им новым Эльдорадо, южным краем грез, сулившим сказочные дивиденды и дерзновенные инновационные свершения. Французская республика гордилась своим замечательным сыном, и проект Панамы считался приоритетной национальной и общественной задачей государства.