Ручьём серебряным к Байкалу

И снова, снова не ответил он, своим тяжёлым молчанием оборвал, прискомкал разговор. Завалился животом, во всю длину тела растянувшись, на камень, закрыл глаза, молчал – казалось, показывал: вот что важнее – поваляться на солнышке, понежиться. Она посидела минуту-другую возле него, покусывая губу, угрюмясь, шумно выдыхая носом. Сорвавшись, убежала в дом. Бродила, уже до боли прикусывая губы, по пустынным комнатам. Легонько, но сжимая её в ладонях, отодвигала штору и зачем-то подглядывала за Львом. Он лежал, не шевелясь и будто не дыша, и в какую-то минуту ей привиделось, что он, в этой своей рабочей тёмной серой одежде, слился с камнем, возможно, окаменел и сам. Камень-тюлень стал выглядеть горбатым, судорожно изогнувшимся. И опять на Марию наскочила, как из-за угла, безотчётная глухая боязнь. Сбежала по ступенькам крыльца к нему, приникла щекой к его спине: быть может, проверяла, бьётся ли его сердце.

– Прости меня, мой ласковый зверь, – шепнула.

– Тебя тянет к людям, подальше от меня, потому что ты ещё не полюбила, по-настоящему не полюбила, – не повернулся он к ней.

– Меня тянет к людям, потому что я тоже человек.

– Так давай немедленно, вот прямо сейчас, уедем в город, я отдам тебя матери, и мы все продолжим жить по-старому, – отчётливо и холодно проговорил он.

– Нет! – вдруг закричала она. – Нет!

Заплакала горько, безутешно. Оттолкнулась обеими руками от спины Льва и прижалась щекой к камню. Лев рывком встал. Повалился к её ногам. Шептал, падая голосом до придушенного сипа:

– Прости, прости, моя прекрасная, моя принцесса. Я старый и глупый…

Она, вздёргиваясь сморщенным жалким личиком, нещадно прервала его:

– Ты не старый и не глупый, а ты – камень! Камень, булыжник! Вот такой же, как этот каменный увалень! Этот камень мне нравится, но он всего лишь только камень, хотя и похож на милого тюленя. И он не старый и не глупый, а просто, просто, повторяю, камень, дурацкий обломок вон той дурацкой скалы!..

Она оборвалась, зачем-то даже принагнула голову, испугавшись, что до такой степени жестоко обидела своего Льва. Посмотрела на него мокрыми угасающими глазами. Он весь поник. Не смотрел на неё, а взглядом – в землю, в камни.

– Да, я камень, никчемный осколок никчемной скалы, – сокрушённо покачал он головой. – Но я, Маша, когда-то был живым душой. Теперь окаменелый, чёрствый. Что ж!..

Замолчал. Сидел сгорбленно. Он знал, что она ещё не способна понять, отчего ему неуютно с людьми, отчего ему хочется быть только с ней, с любимой, с единственной. Он знал, что нужны долгие и разные – счастливые и не совсем, наверное, счастливые – годы жизни, чтобы она почувствовала его, как надо, стала, быть может, его соратницей по неприятию, но и любви, большой любви, этой жизни.

Мария, утешая, погладила его по голове, но погладила до того осторожно, будто касалась к горячему или колкому. Казалось, что она жалела Льва как малого ребёнка, и ему подумалось, что она старше его, что она уже знает больше и глубже о жизни, а он, если и знал что-нибудь такое, то забыл или растерял в противоборстве с самим собой, с людьми и с судьбой.

«Как жить?» – холодным, но вёртким змеёнышем наползал вопрос.

«Хватит вопросов! Надо когда-нибудь начать жить, просто жить. Просто жить! Как легко и приманчиво звучит – просто жить! Просто! Жить!..»

58

Позади лето, чудесное, жаркое, прошедшее в трудах и любви. Лишь во второй половины сентября дохнуло из распадков стужей и сорвались с небес, точно с привязи, дожди. Стало слякотно, серо, смятенно. За окнами метались и бились ветви деревьев, несло и кружило листву и былинки, пеплом сеялся снег; природа, возможно, навёрстывала и по своим скверным проявлениям, являя характер. Однако в доме Льва и Марии мир, тишина, деловито пощёлкивали электроболеры, таинственно шуршала в трубах горячая вода, нередко растапливался камин, золотисто-солнечно светились деревянные стены в комнатах, ультрамариново пробивался из дали туманов родной Байкал. В сердце Марии и Льва – чуткий, порой насторожённый покой, осознанная уравновешенность: та ссора у камня озадачила и даже напугала обоих, и они поняли – надо жалеть друг друга.