Руда. Возвращение. Скрижали о Четырех

На ристалище упала тьма, непроглядная, ослепительная тьма летнего Хвиро. Запели трубы герольдов, отмечая затмение солнца и финал четвертого дня турнира. По знаку маршалов запылали тысячи факелов, освещая трибуны и ристалище с остановленным поединком, лишенным Божьего надзора, переставшим быть святым правым боем. Белые братья поспешили на поле брани, разводя разгоряченных бойцов, так и не добившихся победы, раздираемых досадой и восхищением, жаждущих битвы, но не смевших более противоречить законам. Эмберли Даго-и-Нор первым отсалютовал сопернику и протянул руку в знак уважения и симпатии; Даритель после секундного колебания ответил крепким рукопожатием и с поклоном растворился в темноте.

– Пожалуй, что ничья, – стараясь выдержать тон, подвел итог Император, но в свете факелов была видна его довольная хищная улыбка.

– В вашу пользу, – буркнул Варт Даго-и-Нор, но и он был вполне доволен таким исходом. – Жаль, солнце затмилось, сын бы показал…

– …дракону камни! – встрял из полумглы неугомонный Викард. – А славные у вас тут рубаки, как я погляжу. Мечами вертят, что крыльями машут.

– Мне показалось, – робко заметила Рандира, – что сегодня был не слишком честный бой. Эта выходка с пехотой…

– Сегодня была война, дитя мое, – одернул ее Ральт Рваный Щит. – Война не бывает честной.

– Интересные у варваров понятия о войне, – хмыкнул Варт, не скрывая иронии. – То-то мои бесчестные молодцы не стали топтать пеших воинов!

– Вы все тут заморочены на правилах, – снова не утерпел инь-чианин, – они мешают вам биться в радость, на счастье!

Пир, по обыкновению, затянулся до утра; особо усердствовали рыцари, не принявшие участия в битвах, вынужденные удаль свою доказывать с чарой в руке, сражаясь с забористым вином из императорских подвалов. Главные же участники действа разошлись довольно скоро, едва утолив голод и жажду.

Эмберли Даго-и-Нор был не то мрачен, не то задумчив, рассеяно кивал головой на привычные славословия, но мысли его были далеко, там, на ристалище, и руки хватались за окрестье легкого меча у пояса, а ноги норовили довести до финала оборванный танец. Лишь когда рыцарь поднимал голову, оглядывая гостей, и щурился, точно ища кого-то, становился заметен тяжелый восторг, горевший в воспаленных от усталости глазах.

Пару раз взгляд Эмберли останавливался на Эрее, тая подозрение и не созревшую до конца угрозу. Маг рисовал подобие улыбки на каменном лице, и горячий селт не выдерживал, отводил дерзкий взор, выныривая из убийственных провалов глаз советника Императора.

Впрочем, Эрей не злился, напротив, он, как никто, понимал юного Даго-и-Нора. Положение складывалось незавидное. Если рыцарь Шарно Э’Вьерр, славный тем, что одолел в турнирном бою его пращура, если сам Эрей Темный, маг Камней, решился допустить к битвам ученика, чего же стоил тогда весь турнир и особое приглашение Императора, слишком лестное, чтобы быть искренним? Что это? Ловушка, измена? Особо изощренный способ унизить Сельту и ее рыцарей, ее вождей?

Гнев душил молодого витязя, он стискивал рукоять и делал шаг к магу, точно требовал объяснений, всей душой стремился вперед, но оставался на месте, соблюдая приличия. Потому что ярость и обида мешались в Эмберли с восхищением и благодарностью. Потому что победа, оказавшись не столь доступной, стала еще желаннее, потому что дело, ради которого стоило потрудиться, вызывало больший интерес, потому, наконец, что он, Эмберли Даго-и-Нор, оказался равен ученику Эрея и получил шанс проверить себя в честном турнирном поединке, отомстив за поражение предка!

Эрея забавляли противоречивые чувства, бушевавшие в душе младшего Даго-и-Нора, а угрозы он не принимал всерьез: во все времена Сельта ценила достойных противников, способных создать войско из краткого призыва, способных ухватить шлюху-удачу за подол и развернуть к себе лицом, задирая юбку. Безымянный рыцарь, назвавшийся Дарителем, был из такой, почетной в Сельте, породы. И все же…

И все же положение было серьезное, ибо касалось не столько турнирной этики, сколько политики. Недаром Император, хмуря густые брови, искал Дарителя в толпе пирующих с не меньшим азартом и рвением, чем Эмберли Даго-и-Нор. И знавшие государя придворные старались держаться подальше, в тени, за колоннами, страшась привлечь разгневанный взгляд Императора.

Рада раздирали все те же эмоции, что и сельтского витязя, противоречивые до крайности. Его распирала гордость за Ферро, взрастившее, наконец, полководца, утершего нос Даго-и-Норам, его мучили сомнения и неизвестность, а над всем этим царила злость, едва сдерживаемая злость алхимика, в чей выверенный эликсир упала с крыши лишняя капля воды.

Наконец, не утерпев, он жестом подозвал к себе Эрея. Маг нехотя подошел, жалея, что подобно придворным не спрятался в углу потемнее. Рад помолчал, многозначительно поглядывая по сторонам, но, поскольку советник не выказывал стремления к беседе, спросил сам:

– Он здесь?

– Да, государь, – вздохнул маг.

– В этой самой зале? – не поверил Рад.

– Да, государь, – терпеливо повторил Эрей.

– Где?!