Рудольф Нуреев. Жизнь

Тем не менее Рудольфа беспокоило, что надо постоянно помнить о том, что французский балет настроен против него. «Знаешь, здесь не любят иностранцев», – предупреждал Лифарь Баланчина в 1928 г., и именно из-за сознания своей «чужести» работа становилась все неприятнее для Рудольфа. «Нас нельзя подозревать в шовинизме… [но] наша традиция – французская традиция», – вещало письмо в Figaro. С такой точкой зрения от всей души соглашалась Клод Бесси, которая восхищалась Бежаром и не любила Рудольфа. Отвечая на угрозу клиента уйти и забрать все свои балеты, Марио Буа в письме напоминал Рудольфу о его юридических и нравственных обязательствах, предупреждал о необходимости быть предусмотрительным, так как дело может кончиться тем, что ему придется платить огромную неустойку. Но Жан-Люк Шоплен помнит, что их директор подавал заявление об уходе не менее двенадцати раз. «Моя секретарша в слезах – она печатает письмо об отставке, а на Рудольфа так подействовали слезы Софи, что он отнял у нее письмо и порвал». Наконец, обратившись к Жан-Клоду Карьеру, чтобы тот помог ему составить ответ на последние обвинения[186], Рудольф объявил о своем намерении остаться. «Поскольку трусость и непоследовательность не свойственны моей натуре, будет немыслимо и совершенно нелогично и печально для всей балетной труппы Оперы, если мне придется уйти со своего поста».

Одной из причин держаться стали крупные гастроли по Соединенным Штатам, куда труппа отправилась через несколько дней. Успех по ту сторону Атлантики мог в одночасье изменить образ труппы, как триумфальный дебют в Нью-Йорке труппы «Сэдлерс-Уэллс» в 1949 г. немедленно прославил английский балет во всем мире. В своей предыдущей роли администратора труппы Ролана Пети Жан-Люк Шоплен выковал крепкую связь с директором презентаций Метрополитен-оперы, Джейн Херманн. «Благодаря тому, что мне удалось убедить ее принять труппу с Рудольфом и Макаровой в качестве приглашенных звезд, мне легко было сесть и обсудить гастроли Парижской оперы». Однако основа уже была заложена Рудольфом. Интуитивно угадав, что под деловитым, шероховатым фасадом Херманн скрывается романтичная женщина среднего возраста, которая не скрывала своего влечения к нему, он изо всех сил старался флиртовать с ней, «держал меня за руку, когда мы гуляли… а иногда ложился ко мне в постель, чтобы посмотреть телевизор». Он брал ее в отпуск, приглашал к ужину и в кино, а Джейн в ответ выполняла его поручения. «Я обналичивала его чеки, доставала ему билеты, присылала в «Дакоту» уборщицу из театра – я никогда ему не отказывала».

И именно Джейн Херманн пошла дальше всех в мире, желая отдать дань достижениям Рудольфа. «Не было артиста, которым я восхищалась бы больше», – сказала она. На проводимом в Линкольн-центре фестивале «Франция приветствует Нью-Йорк» она организовала благотворительный гала-концерт, который открывал гастроли Парижской оперы. Кульминацией стало выступление Сильви Гийем и Патрика Дюпона во взрывном па-де-де из «Корсара», которое вызвало «почти истерическую овацию стоя». Поскольку это было совместное предприятие с «Американским театром балета» Барышникова (сборы в размере миллион долларов делились между двумя труппами), в начале концерта исполнили «Марсельезу» и «Знамя, усыпанное звездами»; Лоран Илер стал партнером Синтии Харви из АТБ в па-де-де из «Сюиты в белом» Лифаря; а Рудольф и Барышников выбежали на сцену вместе с номером, источником для которого послужил Астер, и Лесли Карон, которая «была маслом, которое их соединяло». Вердикт критиков стал музыкой для ушей Рудольфа. «Это было во многом шоу балетной труппы Парижской оперы», – объявила Анна Кисельгоф; «Французы победили без усилий!» – вторил ей Клайв Барнс. Впервые после того, как Барышников остался на Западе, Рудольфу показалось, что он затмевает более молодого соперника, убежденный – и по праву, – что он более вдохновенный лидер.

«Мы с Мишей Барышниковым – мы оба любили Кировский балет, боготворили его и оба пытались воссоздать или воспроизвести Кировский балет на Западе. Он создавал свой Кировский балет, точно повторяя ту же хореографию, те же манеры труппы; я создавал образ того, каким должен быть Кировский балет – самый красивый почерк, самый точный, самый лиричный… Я не отрицал того, чем был Запад… Я не позволял им карикатур на Кировский балет».