Руфь Танненбаум

Газеты сообщили о бомбардировках Белграда, эта новость была встречена восторгом, криками «Ура!» и благодарственной молитвой верующих перед иконой Богоматери Каменных ворот; правда, все то же радио с Влашкой улицы, которое вскоре начнут называть более хорватским словом «круговал»[111], продолжало передавать музыку Легара, что еще раз доказывало: для нас, хорватов, цивилизация всегда выше политики, в особенности тогда, когда рушится мир. Мы сначала послушаем оперетту и лишь после этого храбро выступим в защиту своей правоты, постаравшись при этом, чтобы нам опять не дали по морде. Да что тут говорить, на протяжении всей нашей истории мы только печально потявкиваем, как какие-нибудь грязные беспородные псы, если кто-нибудь из числа наших многочисленных хозяев в минуту исторического психоза врежет нам прямо по нашей умильной католической морде.

В те дни по центру города вместе с несколькими адъютантами и симпатизерами маршировал маленький загребский фюрер Славко Говедич, бросая вызов тем немногим оставшимся сербским ура-патриотам, военным офицерам и растерянным жандармам, а те ему тупо улыбались, словно не понимая собственного языка и не слыша, как Говедич, при одобрении прохожих, грубо ругается в адрес матери православных схизматиков и торжественно обещает, что совсем скоро их заставят вылизать с загребских улиц всю сербскую грязь, которую они притащили на своих опанках, загадив тем самым славный хорватский и древнегерманский город Загреб, который по милости дорогого Господа Бога и немецкого языка еще называют и Аграмом.

– Ах, Славек, Славек, какой же ты безобразник! – махали ему и вздыхали пожилые загребские дамочки, которые вдруг вспоминали, как на водах в Крапинских Топлицах в двадцать каком-то году познакомились с папашей Славека, учтивейшим господином Говедичем, который был остроумен, как Боби и Руди[112], вместе взятые, и словами лечил ревматические загребские души лучше, чем все минеральные воды.

Когда немцы наконец войдут в Загреб и высоко оценят Славека за его боевитость, он вспомнит, добрый наш Говедич из Загорья, как хорошо отзывались о его папаше загребские дамы, и каждой подарит на память хотя бы одну розу.

Соломон Танненбаум в прошлом году как-то раз столкнулся со Славко Говедичем на Франкопанской улице и помог собрать бумаги, которые вывалились у того из папки с документами. Может быть, Славко этого не забыл.

Но в те дни на улицах нередко встречались и подозрительные коммунистические маловеры, которых Мачек не успел арестовать и отправить в Керестинац[113]. Они разбрасывали листовки в подъездах домов на Илице, пугали людей тем, что скоро должно произойти, и взывали к их интернациональному сознанию. Да что это, помилуй нас Боже, за интернациональное сознание? Может, мы должны объединиться с арабами, эритрейцами и русскими, которые болеют сифилисом, вопила на рынке, обращаясь к небу, перепуганная деревенская тетка в черном, в то время как мухи плавали и тонули в ее сливках. Люди дивились коммунистам, обходили их стороной, держась подальше, бежали от них, как от этих первых весенних мух, не оглядываясь, старались поскорее уйти, потому как у них было предчувствие, что эти прыщавые парнишки не смогут победить военную машину Адольфа Гитлера. А вдруг они еще и православные, да неужели мы до сих пор не сыты православными по самое горло.

А потом, десятого апреля, в послеполуденное время, когда все уважающие себя люди отдыхают после обеда, немецкие войска вошли в Загреб. Мать твою, какими же красивыми были эти солдаты! Высокие, каждый по два метра, светловолосые – конечно, может быть, за двадцать с гаком лет под сербским сапогом мы и подзабыли, как выглядит настоящая армия. Их головы были подняты высоко, лоб глядел в небо, взгляд острый и холодный, как сталь Круппа; твердым шагом они шли вперед, а у окон было полно загребских дам, разбуженных от послеобеденного сна и аплодирующих, с глазами, полными слез. На тротуарах собрался странный народ, в основном те, кто откуда-то знал, что немцы войдут в город именно сегодня, кое-кто аплодировал и бросал цветы, другие смотрели без всякого выражения или мрачно, как бы оценивая врага, против которого они вскоре начнут войну.

Незадолго до пяти часов наконец-то было прервано многодневное попурри Легара.

– Говорит хорватская станция Радио Загреб. Заместитель поглавника[114]и командующий вооруженными силами свободного хорватского государства господин Славко Кватерник выступит с обращением к народу Хорватии. Радио Загреб, хорватская станция Радио Загреб…

При этих словах госпожа Миклошич затрепетала.

Радость моя, проснись, будила она мужа, прославленного загребского гинеколога, который, как молодой бычок перед кастрацией, развалился на кожаном диване: «Откуда бы мы, дорогой, могли знать господина Славко Кватерника?» – спросила она, а этот же вопрос задавали друг другу и многие из тех, кто еще пять минут назад под музыку Франца Легара наслаждался несерьезностью Второй мировой войны.