Рука и сердце [сборник litres]

Из Колдхолма я прямиком направился к сэру Филипу Темпесту. Его отец состоял в дальнем родстве с женой вышеупомянутого иностранного офицера, графа де ла Тур д’Овернь, и я рассчитывал, что сэр Филип поможет мне выйти на след графа. По опыту я хорошо знал, как освежают память вопросы, задаваемые при личной беседе, и намеревался использовать этот шанс, дабы после не упрекать себя в нерадивости. Однако сэр Филип отбыл за границу, и, значит, мне так или иначе предстояло набраться терпения. Поэтому я решил последовать совету моего дяди, который он дал мне, узнав, что я изнурил себя физически и душевно, гоняясь за блуждающим огоньком надежды, а именно ехать в Харрогейт и там спокойно дожидаться ответа сэра Филипа. Место было выбрано не случайно – поблизости от деревни Колдхолм и неподалеку от имения сэра Филипа Темпеста, если бы тот неожиданно вернулся в Англию и я пожелал бы расспросить его лично. Впрочем, дядюшка настоятельно рекомендовал мне на время забыть о делах.

Легко сказать! Однажды я видел, как внезапный порыв ветра погнал вперед маленького ребенка, еще недавно беззаботно гулявшего на общинном лугу, и бедный малыш все бежал и бежал, не в силах противиться напору стихии. Вот так и я в моем тогдашнем душевном состоянии: нечто необоримое, чему я не мог противиться, гнало мои мысли, вынуждая их безостановочно бежать то в одном, то в другом направлении, если впереди маячил призрачный шанс разгадки. Когда я шел прогуляться по окрестным холмам, мои глаза не замечали умиротворяющей красоты вересковых пустошей; когда я раскрывал книгу, смысл прочитанных слов не проникал в мое сознание. И даже ночью, во сне, меня настигали все те же неотвязные мысли, как будто ни о чем другом я уже и думать не мог! Такое душевное напряжение рано или поздно должно было сказаться и на моем физическом состоянии. Я заболел, но мой недуг, несмотря на мучительную боль, оказался благом для меня, ибо заставлял жить сегодняшним страданием, а не бесконечными умопостроениями. Мой добрый дядюшка приехал ухаживать за мной, и едва непосредственная угроза для моей жизни миновала, я на целых два или три месяца погрузился в сладостную праздность. За все это время я ни разу не спросил – страшась снова впасть в умственную горячку, – ответил ли сэр Филип на мое письмо. Дядюшка нянчился со мной почти до середины лета, после чего вернулся в Лондон к делам. К тому времени я полностью выздоровел, но еще недостаточно окреп, и он оставил меня набираться сил. Через пару недель встретимся в Лондоне, постановил он, тогда вместе разберем почту и все обсудим. Я понимал, что кроется за этим обещанием, и содрогался при мысли о возможных новостях, прямо связанных с моим расследованием, а значит, и с первыми симптомами моего недуга. Но впереди у меня было полмесяца целительных прогулок по йоркширским верещатникам.