Рука и сердце [сборник litres]

– Мы полагаем, сэр, по крайней мере я полагаю, что вы почти ничего о нас не знаете, как, впрочем, и мы о вас, а это никуда не годится при том близком знакомстве, которое завязалось между нами. Прошу покорно простить меня, сэр, – взволнованно прибавила она, – я женщина простая, вы уж не обижайтесь, но я должна сказать вам без обиняков, что мне… нам… кажется – вам не следует бывать у нас так часто! Бедняжка так беззащитна…

– Но отчего мне нельзя бывать у вас, мадам? – спросил я, радуясь возможности объясниться. – Мои визиты, смею вас заверить, вызваны искренней любовью к госпоже Люси и желанием внушить ей со временем ответную любовь.

Миссис Кларк покачала головой и тяжко вздохнула:

– Не нужно, сэр, – ни любить ее, ни тем паче, ради всего святого, внушать ей ответную любовь! Если теперь уже слишком поздно и вы действительно успели полюбить, забудьте ее – забудьте эти несколько недель! Ох, зачем только я позволила вам бывать у нас!.. Но что же мне делать? Мы всеми покинуты, и нам не на кого надеяться, кроме как на Всевышнего, и даже Он не хочет защитить нас от непонятной злой силы, отравляющей нашу жизнь. Что мне делать? Чем все это закончится? – Она в отчаянии заломила руки; потом резко повернулась ко мне и воскликнула: – Уезжайте, сэр! Бегите отсюда, покуда вы не привязались к ней еще сильнее. Прошу вас ради вашего же блага… умоляю вас! Вы хороший человек, вы были добры к нам, и мы всегда будем с благодарностью вспоминать о вас, но теперь уезжайте и никогда более не возвращайтесь, не ступайте на роковую стезю, с которой нам уже не свернуть!

– Нет, мадам, – сказал я, – ваш совет мне решительно не подходит. Вы заклинаете меня ради моего же блага. Если вы думали напугать меня, то напрасно. Страха нет во мне, и мое единственное желание – узнать как можно больше, узнать все! За две недели частых свиданий с госпожой Люси я не мог не увериться в ее добродетельности, как не мог не заметить – прошу простить мою дерзость, мадам, – что по тем или иным причинам вы обе очень одиноки и жизнь ваша омрачена таинственной печалью и тревогой. Знайте же: пусть сам я не облечен властью, у меня есть друзья, чья мудрость и доброта не имеют границ, и потому их можно по праву назвать всесильными. Расскажите мне, расскажите хоть что-нибудь! Отчего вы в печали? В чем ваша тайна? Зачем вы здесь? Я торжественно заявляю: о чем бы вы мне ни поведали, я не изменю своего намерения жениться на Люси и не отступлю перед трудностями, с коими я, как ее жених, могу столкнуться. Вы сетуете, что никому нет дела до вас, зачем же прогонять верного друга? Я назову вам имена тех, с кем вы при желании можете списаться и выяснить все обо мне и моих видах на будущее. Мне скрывать нечего.

Она опять покачала головой:

– Лучше вам уехать, сэр. Вы ничего о нас не знаете.

– Кроме имен, – уточнил я. – К тому же я слышал, как вы упоминали те края, откуда прибыли в Харрогейт. Мне известно, что места там дикие и пустынные, а жители столь малочисленны, что несложно было бы все о вас разузнать; однако я предпочел бы получить сведения из первых рук.

Как видите, я нарочно подстрекал ее сделать невольное признание.

– Настоящих наших имен вы не знаете, сэр, – поспешно возразила она.

– Что ж, я так и думал. Тогда сами откройте мне правду, заклинаю вас. Объясните наконец, отчего вы не верите моему обещанию хранить преданность госпоже Люси?

– Ох, как мне быть? – снова воскликнула она. – Не прогонять же верного друга, в самом деле?.. Останьтесь! – внезапно решилась она. – Я кое-что скажу вам… Я не могу сказать всего… да вы и не поверите. Но быть может, и этого будет довольно, чтобы вы оставили всякую надежду. Я не мать Люси.

– Так я и думал. Продолжайте.

– Я даже не знаю, законная ли она дочь своего отца. Как бы то ни было, он возненавидел ее, а ее матери давно нет на свете, и, кроме меня, бедняжке не на кого опереться. Это ей-то!.. Давно ли она была всеобщей любимицей в доме отца и сам он – каких-нибудь два года назад – не мог на нее надышаться!.. Видите ли, сэр, с ней связана страшная тайна, и когда эта тайна явит себя, а такое может случиться в любую минуту, вы без оглядки убежите прочь, как все другие до вас; и после, услышав ее имя, содрогнетесь от ужаса и отвращения. Так случилось со всеми, кто любил ее дольше вас. Бедное мое дитя! Никто не сжалится над ней, ни люди, ни Господь Бог, уж лучше бы Он дал ей умереть!

Добрая женщина расплакалась. Откровенно говоря, ее последние слова поразили меня, но я быстро взял себя в руки. Как бы то ни было, рассудил я, покуда я не выясню, в чем состоит постыдная тайна, омрачившая жизнь такой бесхитростной и чистой девушки – если мои глаза не обманывают меня, – я не оставлю ее, о чем я прямо и заявил, немедленно услышав в ответ: