Рука и сердце [сборник litres]

– Коли в душе у вас есть хотя бы тень сомнения, сэр, после того как вы коротко узнали мое дитя, то скверна не в ней, но в вас!.. Ах, я так глупа и раздавлена горем, что цепляюсь за надежду обрести в вас друга. Хотя из-за моего признания ваша любовь к ней может охладеть, я хочу верить, что вы не откажете нам в сострадании и, как человек ученый, сумеете дать совет, у кого нам искать помощи.

– Умоляю, откройте мне ее тайну! – вскричал я, чувствуя, что схожу с ума от этих недомолвок.

– Я не вправе, – торжественно объявила она. – Я поклялась свято хранить молчание. Только она может открыться вам, если пожелает.

Миссис Кларк удалилась, оставив меня одного. Я размышлял о нашем странном разговоре, машинально перебирая какие-то книги на полке и невидящим взглядом скользя по бесчисленным следам каждодневного пребывания в этой сиротливой комнате моей милой Люси.

(Позже, в гостинице, я без конца вспоминал все эти мелочи – как много они говорили мне о чистом, нежном сердце, о безвинной жизни!)

Миссис Кларк вернулась ко мне в слезах.

– Ну вот, – обреченно молвила она, – этого я и боялась: она так любит вас, что готова пойти на отчаянный риск и все вам рассказать… Шанса удержать вас у нее почти нет, она сама понимает. Но ваше участие, если вы до него снизойдете, будет ей отрада. Приходите завтра утром, в десять, и представьте себя на месте страждущего, который в час смертельной муки уповает на милосердие: постарайтесь не выказать ни страха, ни отвращения к несчастной.

Я слабо улыбнулся:

– Не беспокойтесь.

Чтобы я испытал неприязнь к Люси? Какая нелепость!

– Ее отец любил ее, – строго заметила она, – однако отослал с глаз долой, как будто она исчадье ада!

В эту самую минуту из сада донесся заливистый смех. Я узнал голос Люси. Он звучал так, словно она стояла снаружи у раскрытого окна и внезапно увидела или услышала нечто вызвавшее у нее приступ веселья – веселья почти истерического. Не берусь сказать почему, но этот смех ужасно покоробил меня. Она ведь знала, о чем мы говорим, и должна была понимать, в каком волнении пребывает ее наперсница. Да возможно ли, чтобы Люси, всегда такая тихая и благовоспитанная… Я хотел встать и подойти к окну – полюбопытствовать, чем вызван этот несвоевременный взрыв веселья, но миссис Кларк меня опередила: положив ладонь мне на плечо, она всей своей тяжестью и властью хозяйки вернула меня на место.

– Ради бога! – сказала она, побелев и содрогнувшись. – Сидите спокойно, замрите! Пожалуйста, наберитесь терпения. Завтра утром вы все узнаете. Оставьте нас – мы прокаженные! Не пытайтесь сами узнать о нас больше.

Опять этот смех! Как мелодично он звучал – и как надрывал мне сердце! Миссис Кларк крепко держала меня – чтобы встать, мне пришлось бы вступить с ней в борьбу. Я сидел спиной к окну, однако почувствовал, как между мной и теплыми лучами солнца скользнула тень, и у меня мороз пробежал по коже. Через минуту я был свободен.

– Теперь уходите, – распорядилась миссис Кларк. – И помните: я вас предупреждала. Вы ищете правды, с которой вам не справиться. Будь моя воля, запретила бы Люси идти у вас на поводу и обещать признаться вам во всем! Поди знай, как оно обернется…

– Я не откажусь от своего намерения узнать все. Завтра в десять утра я вернусь сюда, и, надеюсь, мисс Люси благоволит встретиться со мной.

И я вышел, в душе, не скрою, уже сомневаясь в здравомыслии миссис Кларк.

У меня самого ум за разум зашел, пока я пытался разгадать смысл ее намеков и найти объяснение странному смеху в саду. Той ночью я почти не спал. Встав ни свет ни заря, я задолго до назначенного часа уже шагал по тропе через общинный луг к старой ферме. Вероятно, Люси в ту ночь не спалось, как и мне. Она шла по лугу медленной ровной поступью, задумчиво опустив глаза долу. Сколько святой чистоты было в ее одинокой фигуре!.. Я тихо приблизился к ней, и она вздрогнула от неожиданности. Я напомнил ей о том, что она сама назначила мне свидание, и начал с негодованием отметать мнимые преграды на пути к нашему счастью, ибо, увидев ее, тотчас позабыл и о давешних ужасных намеках, и о жутком припадке веселья. В моем сердце сами собой рождались пылкие слова. Она слушала мою пламенную речь, то бледнея, то краснея, но, когда я закончил, подняла на меня свои кроткие глаза и промолвила: