Рука и сердце [сборник litres]

И уже на следующее утро, когда я по старой привычке зашла к нему за благословением, он встретил меня гневным упреком: что я себе позволяю, откуда эта странная блажь у юной девицы – устраивать пляски на клумбах и топтать каблуками нежные ростки знаменитых голландских тюльпанов, луковицы которых он самолично доставил в Англию? «Но нынче утром я не выходила из дому, сэр, – ответила я в полном недоумении. – Я не могу представить, о чем вы говорите». Он вспылил, назвал меня лгуньей и заявил, что я недостойна носить его имя – он будто бы наблюдал мои проказы собственными глазами. Что я могла сказать на это? Он не желал меня слушать, а мои слезы только пуще раздражали его. С того дня начались мои беды. Вскоре он обвинил меня в неподобающей фамильярности с его грумами – юные леди так себя не ведут! Как я посмела явиться на конный двор, вести там вольные беседы и громко смеяться?.. Да будет вам известно, сэр, что я от природы робка и очень боюсь лошадей; к тому же отцовы слуги – все те, кого он привозил с собой из-за границы, – были грубы и невоспитанны; я всегда обходила их стороной и почти не говорила с ними, за исключением тех редких случаев, когда молодой леди нет-нет да и приходится из вежливости сказать что-нибудь приближенным отца. Тем не менее мой отец стал обзывать меня бранными словами, и хотя я могла лишь догадываться об их значении, я почувствовала, что они вогнали бы в краску любую добропорядочную женщину. Словом, он бесповоротно ополчился на меня. А всего через несколько недель – вообразите, сэр! – вошел ко мне с хлыстом и, сердито отчитав меня за «гнусные проделки», о которых я знаю не больше, чем вы, сэр, хотел отхлестать меня, и я, терзаясь непониманием и умываясь слезами, готова была принять эту кару как великую милость, только бы не слышать больше его жестоких слов. И вдруг он застыл, словно громом пораженный, хотя рука была уже занесена для удара, судорожно вздохнул, пошатнулся и закричал: «Проклятие! Проклятие!» Я в ужасе подняла глаза. В большом зеркале напротив я увидала себя, а позади – другую себя, исчадье злобы и порока, внешне столь похожее на меня, что душа моя в смятении затрепетала, не ведая, какой из двух телесных оболочек она принадлежит! Отец одновременно со мной увидел моего двойника, уж не знаю, во всей ли его жуткой реальности (какова бы ни была природа этой «реальности») или, как и я, в виде зеркального отражения… Я не могу сказать, что было дальше, – в тот же миг я лишилась чувств и очнулась уже в своей постели; подле меня сидела моя верная Кларк. Я не вставала несколько дней, но покуда сама я лежала без сил, все видели, как мой двойник появлялся то в доме, то в саду и всегда с одной целью – учинить какое-нибудь непотребство. Стоит ли удивляться тому, что окружающие в ужасе отшатнулись от меня – и что мой отец, страдая от позора, в конце концов потерял терпение и изгнал меня из дому. Кларк последовала за мной, и вот мы здесь. Нам остается уповать лишь на то, что праведная жизнь и молитва когда-нибудь избавят меня от проклятия.

Все время, пока она говорила, я мысленно взвешивал различные «за» и «против». Прежде я всегда с пренебрежением относился к знаменитым ведовским процессам, полагая их следствием невежества и суеверий; по этому поводу мы частенько спорили с дядей, который любил ссылаться на авторитетное мнение своего давнего приятеля, сэра Мэтью Хейла[16]. Однако на сей раз история звучала так, словно тут и впрямь не обошлось без черной магии. Хотя, возможно, из-за вынужденного одиночества у чувствительной девушки просто разыгрались нервы? Мой скептицизм склонял меня в пользу последнего предположения, и, дождавшись паузы в ее рассказе, я заметил:

– Мне представляется, что опытный доктор сумел бы излечить вашего отца от навязчивых видений…

В эту самую минуту (прошу заметить: мы с Люси стояли лицом к лицу и все вокруг было залито ярким утренним светом) я увидел у нее за спиной женщину, до жути похожую на нее, можно сказать, ее точную копию: фигура, внешность, платье – все было как у нее, кроме взгляда серых глаз, в которых злая насмешка то и дело сменялась сладострастием и в которых явственно проглядывала черная дьявольская душа. От ужаса у меня захолонуло сердце, волосы встали дыбом, по телу побежали мурашки. Я уже не видел перед собой чистой юной девушки – мой взор был прикован к двойнику за ее спиной. Не знаю, что на меня нашло, но я быстро поднял руку и попытался схватить бесовское отродье, однако схватил лишь пустоту. Кровь у меня заледенела, в глазах помрачилось. Когда зрение вернулось ко мне, я вновь увидел перед собой Люси – одну, смертельно бледную, жалкую: мне даже показалось, что она стала меньше ростом.

– Мой двойник? – спросила она так, словно знала ответ.