Рука и сердце [сборник litres]

Той ночью в Антверпене вспыхнул бунт. Горожане восстали против своих австрийских хозяев. Австрийцы охраняли городские ворота и поначалу спокойно отсиживались за крепостными стенами; только время от времени над городом грозно ухала пушка. Но если они ожидали, что фламандцам нужно просто выпустить пар и через несколько часов волнение уляжется само собой, то они просчитались. За пару дней восставшие захватили все главные муниципальные здания. Тогда австрийцы пошли в наступление. Самоуверенно усмехаясь, демонстрируя образцовый боевой порядок, они маршировали по городу и занимали позиции с таким видом, словно гнев разъяренной черни для них не более чем жужжание мух в летний день. Их хорошо отрепетированные маневры и меткие выстрелы достигали своей ужасной цели, но на месте одного убитого мятежника тотчас возникало трое других, жаждущих отомстить за товарища. Однако фламандцам пришлось столкнуться с еще одним страшным врагом, вступившим в смертельный союз с оккупантами. Еда, дорогая и скудная все последние месяцы, стала практически недоступной – за любую цену. Восставшие прилагали все силы, чтобы доставить в город продовольствие, полагаясь на помощь друзей за пределами Антверпена. Неподалеку от порта, в районе, прилегающем к Шельде, разыгралась жестокая битва. Я был там, сражаясь вместе с фламандцами, которым искренне сочувствовал. Мы яростно схлестнулись с австрияками. Обе стороны несли тяжелые потери. Я видел, как окровавленные люди валились наземь. В следующее мгновение ухал очередной залп, и все заволакивало густым дымом. Когда же дым рассеивался, упавшие были уже мертвы – их затаптывали живые, на них падали новые раненые, скошенные последними залпами, снова и снова… Посреди этого дыма и огня то тут, то там возникала женская фигура в сером облачении, с серым покрывалом на голове. Женщины склонялись над теми, кто истекал кровью, – одному давали напиться из пристегнутой к поясу фляги; над другим, умирающим, поднимали крест и быстро читали молитву, не слышную никому в этом грохочущем аду, но слышную Тому, кто взирает на нас с небес. Все это я видел, словно во сне. Наяву в те ужасные часы царила кровавая бойня. Но я догадался, что фигуры в сером, с мокрыми от крови босыми ногами, с лицами, скрытыми под вуалью, – затворницы-клариссинки, которым приказано было покинуть стены обители и идти на поле брани, в гущу кромешной муки и ежесекундной опасности.

В какой-то миг рядом со мной оказался – вернее, мелькнул, увлекаемый прочь волной рукопашной схватки, – знакомый антверпенец со свежим шрамом на лице; под натиском тел он потерял равновесие и, падая, сшиб с ног австрийского офицера – Гисборна! Прежде чем каждый из них сообразил, что происходит, антверпенец узнал своего обидчика.

– Вот те на! Англичанин Гисборн! – вскричал он и с удвоенной яростью бросился на врага.

От его сокрушительного удара англичанин рухнул, и тут из облака дыма выступила фигура в сером. Она склонилась над поверженным офицером, бесстрашно нырнув под выставленный вперед сверкающий клинок. Фламандец, уже занесший руку для смертельного удара, застыл на месте. Ни австрийцы, ни антверпенцы не причиняли вреда клариссинкам, разве что нечаянно.

– Оставь его мне, – послышался негромкий строгий голос. – Он мой заклятый враг!

Это было последнее, что я слышал. Меня самого сразила пуля, и несколько дней я провел в беспамятстве. А когда очнулся, то ощутил полное бессилие и зверский голод. Подле меня сидел мой антверпенский хозяин; узнав о моем ранении, он разыскал меня. Вид у него был изможденный. Да, битва за город продолжалась, но в нем свирепствовал голод – по слухам, некоторых эта напасть уже скосила. Пока хозяин рассказывал мне о положении дел, в его глазах стояли слезы. Но он преодолел свою слабость, и к нему вернулось природное жизнелюбие. Обо мне справлялся отец Бернард – и больше никто. (Кто еще мог справляться обо мне, в самом деле?) Отец Бернард обещал снова заглянуть после обеда. Но он не пришел, хотя я встал с постели и оделся, предвкушая нашу встречу.

Хозяин принес мне поесть, собственноручно приготовив какое-то блюдо; из чего он его сотворил, я так и не узнал, но на вкус оно было восхитительно, и с каждой ложкой силы возвращались ко мне. Добрый малый смотрел на мой восторг с благодушной, участливой улыбкой, хотя потом я заметил грусть в его глазах, и мне подумалось, что он сам с жадностью съел бы мой обед. Тогда я еще не осознал, насколько все изголодались. Внезапно за окном послышался топот множества бегущих ног. Хозяин открыл одну створку, чтобы узнать, что происходит. Снаружи донеслось слабое, надтреснутое звяканье колокола – звук этот резко выделялся на фоне привычного городского шума.

– Пресвятая Богородица! – всплеснул руками мой хозяин. – Клариссинки!