Рука Оберона

— Я был всего лишь сельским лекарем во времена более простые, чем нынешние, и никогда не имел отношения к психиатрии, но я все-таки знал, что человека не подвергают шокотерапии, чтобы восстановить его память. Шокотерапией добиваются как раз противоположного результата — она уничтожает краткосрочные воспоминания. У меня сразу зародились подозрения, как только я узнал, что мне устроил Бранд. Я создал собственную гипотезу. Автокатастрофа не восстановила мою память, равно как и шокотерапия. Я начал, наконец, вновь обретать ее естественно, а не в результате какой-то конкретной травмы или лечения. Должно быть, я кому-то рассказал об этом, а Бранд услышал и поменял тактику. Он решил, что мое выздоровление наступило не вовремя. Поэтому он отправился на мое Отражение и добился, чтобы меня упрятали в лечебницу и подвергли терапии, которая, как он надеялся, сотрет то, что я недавно открыл снова. Это удалось лишь частично, в том смысле, что память моя начисто потеряла два дня моей жизни. Это были те дни, когда меня лечили или пытали шоком. Автокатастрофа тоже могла внести свой вклад. Но когда я сбежал из Портеровской лечебницы и его попытка убить меня не удалась, процесс восстановления памяти стал нарастать, особенно после того, как я вновь пришел в сознание в Гринвуде и убрался оттуда. Я вспоминал все больше и больше и, пока жил у Флоры, вылечился почти окончательно. Рэндом ускорил восстановление памяти, отведя меня в Ребма, где я прошел Лабиринт. Однако, теперь я убежден, если бы этого и не произошло, память ко мне все равно вернулась бы. Это могло занять несколько более долгий срок, но я все равно прорвался бы. Это был уже необратимый процесс, он шел по инерции, я заново открывал мир, созданный внутри меня, и этот мир был памятью. Для себя я давно сделал вывод — Бранд пытался помешать мне. Это и сходится с тем, что ты мне только что рассказала.

Полоска звезд над нами сузилась и наконец исчезла. Теперь мы пробирались по совершенно черному туннелю, и свет мерцал далеко перед нами.

— Да, — подтвердила Фиона. — Ты угадал правильно. Бранд боялся тебя. Он говорил, что видел однажды ночью в Тир-на Ног-та, что ты вернулся и расстроил все наши планы. В то время я не обратила на это внимания, потому что даже не знала, жив ли ты еще. Вот тогда-то он, должно быть, и задумал найти тебя. Выведал ли он, где ты, какими-то тайными средствами или просто подсмотрел в мозгу Эрика место твоего обитания — я не знаю. При случае он способен и на такой подвиг. Как бы то ни было, он тебя обнаружил, а остальное ты знаешь.

— Его вначале заинтересовало, почему в тех местах находится Флора и что это за странная связь у нее с Эриком. Так, по крайней мере, он утверждает. Но теперь это не имеет значения. Что ты намерена с ним делать, если мы его встретим?

Фиона тихо засмеялась:

— У тебя на боку меч, — заметила она.

— Не так давно Бранд говорил мне, что Блейз все еще жив. Это правда?

— Да.

— Тогда почему же здесь я, а не Блейз?

— Блейз не настроен на Камень, а ты настроен. Ты взаимодействуешь с ним на близком расстоянии, и он попытается сохранить тебе жизнь, если ты будешь в опасности. Риск, следовательно, не такой большой, — объяснила Фиона.

Затем, несколько минут спустя, она предупредила:

— Однако не считай это гарантией. Быстрый удар все же может опередить его реакцию. Ты можешь умереть в его присутствии.

Свет впереди стал ярче, но по-прежнему не было ни малейшего ветерка, звука или запаха. Мы скакали вперед, и я размышлял над тем, что узнал от Фионы. С тех пор, как я вернулся, было столько откровений. Каждый толковал случившееся на свой лад. У каждого были свои резоны для действий и свои оправдания событий прошлых и настоящих. Каждому казалось, что прав он и что только он действует на благо королевства и что в данную минуту можно действовать только так. Надежды и планы, воспоминания и предчувствия, холодный расчет и горячие чувства кружились, сталкивались в водоворотах, словно полая вода на улицах города. Добавьте к этому факты, которые я собрал по крупицам, чтобы сделать из них памятник на могиле своего прежнего «Я». И каждая волна нового толкования событий опять срывала с якорей то, что я уже считал незыблемым. И вся картина того, что произошло, менялась настолько, что сама жизнь казалась постоянно меняющейся игрой. Истина была недостижима. И все же я знал теперь гораздо больше, чем раньше, был намного ближе к сути дела. И пьеса, в которой я стал играть свою роль по возвращении, еще была далека от развязки.