Рука в перчатке

– Около того. Я выехал рано и всю дорогу жал на газ. И даже успел поиграть с Гаем в теннис, затем появились Байсе и Барты – мисс Тритт уже была там, – и нам подали коктейли. После ужина мы с мисс Тритт поиграли на бильярде. Кэрью куда-то исчез с Бартом, а остальные, кажется, были на террасе. Вскоре после одиннадцати я пожелал мисс Тритт спокойной ночи и отправился спать. На следующее утро я рано встал, сразу оделся – я ранняя пташка и, как проснусь, люблю побаловать себя кофе – и в половине восьмого уже пил кофе на восточной террасе, когда мимо меня прошел Вильсон, тот старый индеец. Мне показалось, что он странно выглядит. Я проследовал за ним в дом, так как никогда не видел у Вильсона подобного выражения лица, а мы старые знакомцы. Индеец поднялся на второй этаж и через какое-то время спустился вместе с Гаем. Тот сообщил, что его отец убит, и попросил меня пройти с ним. Вильсону он велел вернуться и поставить в известность Байсе. Мы побежали в сад, и уже у самой гробницы Гай опередил меня на тридцать ярдов. Вэл Кэрью лежал там… – Кранц остановился, но, не увидев реакции инспектора, через секунду продолжил: – Я очень эмоционален. Полагаю, иногда даже чересчур. Но когда я об этом рассказываю, то будто вижу все наяву и ничего не могу с собой поделать. Кэрью лежал мертвый. Я сразу понял, что он умер. Гай попросил меня остаться, а сам вернулся в дом. Минут через десять появился Байсе, и мы с ним остались в гробнице вдвоем. Полиция – два представителя полиции штата – прибыла в пять минут девятого.

Кремер вздохнул и начал спрашивать. Он знал, что Кранц уже ответил на все вопросы. Более того, Кремер заранее знал ответы, но ему следовало познакомиться поближе с этими людьми, прежде чем отправить одного из них – а может, двоих или троих – на электрический стул. Инспектор обнаружил, что при всей своей эмоциональности Кранц – человек вполне здравомыслящий. Так, Кранц охотно согласился с тем, что если бы у него возникло желание убить Кэрью, то в столь ранний час можно было бы без труда незаметно пробраться в гробницу, сделать свое черное дело, затем преспокойно вернуться на террасу и выпить кофе. Он также согласился с тем, что любой из гостей мог точно так же незаметно улизнуть из дома через дверь в конце коридора в северном крыле, отперев ее и снова заперев после возвращения.

Кранц сохранил самообладание даже после неожиданного вопроса инспектора:

– Когда вы впервые узнали, что Кэрью упомянул вас в завещании, оставив вам в наследство двести тысяч долларов?

– Когда огласили завещание.

– Кэрью никогда вам об этом не говорил?

– Нет, не говорил. Впрочем, это меня не удивило, поскольку он был щедрым человеком, но никогда не затрагивал вопрос завещания. – Кранц нахмурился. – Понимаю, мне нет смысла возмущаться по поводу всяких там домыслов, однако, надеюсь, к этому времени вы уже отказались от версии, что я мог убить Кэрью ради наследства. Даже если бы я все знал. Я прав? У меня прекрасно идут дела. Я не нуждаюсь в деньгах. Что вы наверняка успели выяснить.

Кремер признался, что да, они в курсе, и добавил, что ни на что не намекал.

– Такова, – объяснил он, – принятая методика расследования. У меня не было ни малейшей причины подозревать вас в убийстве вашего друга Вэла Кэрью ради денег, которые он отписал вам в завещании. Я вообще не считаю эту версию правдоподобной. Но мне в любом случае нужно спросить, знали ли вы о существовании завещания до убийства Кэри. И вы отвечаете «нет». Но что, если позднее, во время беседы с Порцией Тритт, например, я узнаю, что вы еще до убийства Вэла Кэрью обсуждали с ней наследство, которое вы от него ожидали, а также размер этого самого наследства? Вот видите. Какой смысл возмущаться по поводу домыслов, которых нет и в помине? Кстати, о мисс Тритт. Как вы отнеслись к ее предполагаемому замужеству?

– Что ж… – Кранц раздавил окурок в пепельнице. – Скорее неодобрительно.

– А почему?

– По разным причинам. Во-первых, он был вдвое старше мисс Тритт. Вэлу уже перевалило за шестьдесят.

– Вы говорили с ним на эту тему?

– Нечасто. Только раз или два.

– Вы поспорили?

– В общем-то, нет. Я бы не стал называть это спором. С ним было бесполезно спорить, если речь шла о его личных проектах. Он сам принимал решения… Вот так-то. И у него был собственный способ их принимать.

– Неужели он был настолько ненормальным, чтобы доверять важное решение хитроумному устройству в гробнице? Солнечному свету сквозь отверстие в стене?

– Он не был ненормальным. Для неверующего человека священная реликвия – это мусор. Для христианина Мекка – это город с жуткой антисанитарией и мухами. Человек, создавший святилище, имеет трансцендентальную причину.

– Ох-хо-хо! Но вернемся к супружеству. Имелись ли другие причины для вашего неодобрения?