Рука в перчатке

Вы приехали в театр уже после того, как подняли занавес, что очень типично для Эрмы. То был вечер накануне ее отъезда в Адирондакские горы. Вскоре после окончания первого акта ты услышал прямо за спиной чей-то голос:

– Похоже, я оставила в дамской комнате носовой платок.

Эффект был потрясающим. Ты не узнал этого голоса. Тебе не пришло в голову, что ты мог слышать его раньше, хотя, как ни странно, он всколыхнул что-то внутри. Ты сидел, не поворачивая головы. Ты даже не ответил на вопрос Эрмы, так как прислушивался, затаив дыхание.

– Одолжить тебе свой? – послышался приятный баритон.

И снова тот женский голос:

– Да, думаю, придется.

Ты молниеносно обернулся и, забыв о приличиях, посмотрел ей прямо в лицо и сразу же узнал ее.

– Может, его нашла служительница, – сказала она. – Схожу туда после второго акта и проверю.

Когда снова опустили занавес, ты сбивчиво извинился перед Эрмой, вскочил и оказался возле оркестровой ямы прежде, чем зажгли свет. Она шла по проходу под руку с высоким худым мужчиной в коричневом костюме. Ты посторонился, пропустив их вперед. Но когда они разделились и направились в разные стороны, ты бросился за ней и коснулся ее плеча:

– Прошу прощения, вы, случайно, не Миллисент Моран?

Она повернулась и совершенно невозмутимо посмотрела на меня:

– Когда-то была, но сейчас я миссис Грин. – Судя по выражению ее лица, она узнала тебя еще до того, как закончила предложение, но, что характерно, закончила его и только потом добавила с некоторым удивлением в голосе: – Что ж, я вас помню.

– Драчливый Билл, – запинаясь промямлил ты.

– Уилл Сидни, – сказала она. – Ужасно мило увидеть вас снова.

Ты вдруг почувствовал себя глупо, неуверенно, слова застревали в горле, однако где-то внутри бушевало дикое возбуждение. Ты заколебался…

– Может, как-нибудь встретимся, вспомним старые времена. У меня нет с собой визитной карточки, но вы найдете мое имя в телефонной книге. Уильям Б. Сидни.

– Это было бы мило, – согласилась она.

– Если бы вы дали мне свой адрес…

Она дала тебе адрес и номер телефона, которые сразу отпечатались у тебя в памяти. Затем она попрощалась и ушла, должно быть, в дамскую комнату за носовым платком.

Последние два акта и в антракте ты боялся, что она обратится к тебе, тем самым вынудив представить ее Эрме и втянув в разговор сопровождающего, скорее всего мистера Грина.

В ту ночь ты не мог заснуть. Ты вспоминал ее образ: тонкую, но слегка расплывшуюся фигуру в простом черном платье, тусклые светло-каштановые волосы, немигающие аспидно-серые глаза, бледное непримечательное лицо. Ты бы сказал, что если в ее жилах когда-то и кипела страсть, то она давным-давно иссякла.

Наконец ты заснул.

Она не написала и не позвонила, и как-то утром, примерно через неделю после отъезда Эрмы, ты набрал номер и после долгих гудков тебе ответил тот самый голос, заспанный и невнятный.

– Простите, если поднял вас с постели, – сказал ты.

– Да, – ответила она. – Обычно я не встаю раньше полудня.

Согласится ли она поужинать с тобой? Да. Сегодня вечером? Можно ли заехать за ней в семь? Да. Ты повесил трубку, задаваясь вопросом: не слишком ли она сонная, чтобы понять, о чем идет речь?

За несколько встреч с ней тебе удалось мало-помалу вытянуть из нее подробности прошедших двадцати лет. Не то чтобы тебя это сильно интересовало, но, кроме этого, разговаривать с ней было вообще не о чем. Они с матерью, сказала она, уехали в Индианаполис, где жил дядя Миллисент, и миссис Моран снова стала работать прачкой, чем и занималась в течение восьми лет, пока Миллисент не окончила школу. Прямо в день окончания дочерью школы миссис Моран слегла и три недели спустя умерла.

– Нет, я не плакала, – сказала Миллисент. – Я плакала только однажды.

Она не сказала, когда это было.

Миллисент осталась жить у дяди и нашла работу в юридической конторе – заполняла бумаги. Работа ей не нравилась – слишком скучная! – и с помощью дяди, администратора универсального магазина, она устроилась в чулочный отдел крупного универмага. Все это было лишь подготовкой к настоящей карьере, которая началась, когда через три года после смерти матери Миллисент стала продавщицей в табачном киоске в большом отеле – если ей верить, в самом шикарном отеле Индианаполиса. Тогда ей стукнул двадцать один. В течение четырех лет она продавала сигары и сигареты видным представителям космополитического мира Индианаполиса, коммивояжерам, заезжим лекторам и посетителям парикмахерской, пока в один прекрасный день некий Кларенс Грин, вдовец средних лет, представлявший компанию «Раббалайт» в Индиане и Иллинойсе, не предложил ей выйти за него замуж.