Руки Орлака

– Маме нравилось жить на первом этаже, – пояснила Жильберта. – Высота, даже незначительная, вызывала у нее дискомфорт. Будучи отнюдь не пугливой, она все же хотела чувствовать себя в полной безопасности – отсюда и ставни с прочными шпингалетами. На обе же двери – одна из которых вела в галерею, другая в туалетную комнату – она велела установить железные засовы. Естественно, дверь в туалетную комнату, с тех пор как там ночевала тетушка, не запирали: кого нам бояться? Между моей и маминой спальней располагалась только эта туалетная комната. Дверь в галерею, через которую помещения первого этажа сообщаются со всем домом, находилась вблизи маминой кровати и всегда была на запоре. Рядом с мамой, на прикроватном столике, лежал железный прутик, которым она при необходимости открывала дверь, не вставая с постели. Я собственноручно задвинула засов перед сном и лишь утром отперла дверь, бросившись за отцом. Значит, в ту роковую ночь мама не вызывала горничную и не отодвигала щеколду, чтобы впустить Мари. Получается, что и змея не смогла бы проникнуть в спальню со стороны галереи: дверь до утра оставалась запертой. Щелей в ней нет, все герметично.

– Но, – возразил Жан Марей, – змея могла вползти в комнату еще до того, как дверь заперли, и свернуться где-нибудь под кроватью.

– Как вы понимаете, мы рассматривали и эту гипотезу, – ответила мадам де Праз, – но мы с Жильбертой покинули спальню в половине десятого, а привратник, совершавший вечерний обход, видел черно-белую гадюку на ее привычном месте за решеткой клетки в половине одиннадцатого.

– Отсюда следует, – заключила девушка, – что змея, должно быть, выскользнула из клетки между половиной одиннадцатого и часом ночи.

– Почему именно «часом ночи»? – осведомился Марей.

– Потому что как раз в это время матушка обычно просыпалась и звала горничную, но в ту ночь этого не произошло, – похоже, мама уже была мертва.

– Это всего лишь предположение. Но чтобы выползти из комнаты, змея едва ли, как мне представляется, могла подняться обратно к «сердечку».

– В этом вы совершенно правы. Мы все признали, что это если и не совершенно невозможно, то, как минимум, маловероятно. Я сразу же сказала тетушке и отцу, что, на мой взгляд, гадюка только проникла в комнату через отверстие в ставне, а уползла через одну из дверей за те ужасные два часа, которые прошли с момента нашего пробуждения до той минуты, как мы бросились искать змею. Когда мы с тетушкой утром вбежали в комнату и увидели маму мертвой, змея, вероятно, пряталась где-то поблизости: в углу, под кроватью, за шкафом или еще где-нибудь. Как подумаю об этом, меня до сих пор бьет дрожь!

Куда она подевалась, эта гадюка? Наше отчаяние было велико, но еще бо́льшим был сковавший нас страх. Несколько дней и ночей мы искали змею: сдвинули мебель, сняли со стен деревянные панели, исследовали водопроводные трубы, заглянули в печи, обработали дымом калориферы, зацементировали все отверстия. Парк мы обшарили метр за метром, деревню и лес обошли во всех направлениях. Увы, наши поиски не дали никаких результатов. Думаю, все это изначально не имело смысла, если учесть, что змея могла ускользнуть через земляные норы, спрятаться в дуплах деревьев, скрыться в траве и так далее. Существуют тысячи мест, где пестрая рептилия, замерев, останется незамеченной, а движется она с такой скоростью, что нам никогда ее не догнать и не перехитрить.

Мне тогда было всего тринадцать. Мамина смерть произвела на меня столь гнетущее впечатление, что меня увезли из Люверси, казавшегося мне адом. Мне повсюду мерещились змеи, да и сейчас мерещатся – вы сами в этом могли убедиться.

Жан Марей выслушал этот рассказ с живейшим вниманием, поборов свою привычную рассеянность.

– То есть змею так и не поймали? – уточнил он.

– С тех пор ее никто больше не видел, – сказала Жильберта. – Но что это доказывает? Ровным счетом ничего. Эти твари живут по сто лет. В любом случае я не вернусь в Люверси даже за все золото мира!

– Выходит, вы туда так и не возвращались?

– Ни разу. Жутко боюсь. Решусь на поездку, только если мне покажут эту гадюку мертвой. Уж я-то ее узна́ю, не сомневайтесь: двух таких быть не может! А пока же пусть Люверси обходится без меня, хотя я по нему и скучаю. С ним у меня связано столько чудесных воспоминаний – и радостных, и печальных! Если бы вы знали, Жан, как я люблю этот замок и его вековые деревья! Когда думаю о нем, мне кажется, будто у меня остался там добрый и милый дедушка! И такая грусть накатывает… Как бы я хотела съездить туда, обнять его, расцеловать!.. Но не осмеливаюсь.

– Стало быть, вы будете счастливы, если кто-нибудь доставит вам эту гадюку из Люверси – живой или мертвой?