Руки Орлака

Вы и сами, Гайяр, мой мальчик, знаете, что такое профессиональная привычка. Мы, полицейские, любое событие рассматриваем сквозь призму сомнений. Словом, вы улавливаете?.. Я представил себе Виктора Оверле, спокойно сидевшего рядом с приемником, Виктора Оверле, который, по всей логике, должен был умереть от какого-то усилия или пережитой эмоции… Я спрашивал себя: а что, если… Ах, знаете, Гайяр, все это нужно прояснить, пусть даже исключительно из любви к искусству! Не заостряя на этом внимания, я добился от мадам Лабрель кое-каких уточнений. Ее отец умер пятого февраля, примерно в половине десятого вечера. Он жил в доме номер шесть по улице Сены. Во время прослушивания радио его старая служанка заходила несколько раз, как и всегда по вечерам, расставить в буфете тарелки и приборы; она-то и обнаружила хозяина завалившимся на подлокотник кресла, тогда как радио продолжало работать. Вот и все, что я знаю. Неплохо бы разыскать эту старую служанку, – думаю, это будет несложно… Съездите, прошу вас, на улицу Сены и наведите о ней справки у консьержки.

Я тотчас же туда направился и узнал, что бывшая служанка мсье Оверле уехала в Вильжюиф, к своей замужней дочери.

Эпонина Горшон – так ее звали – приняла нас с Жеромом, как это было принято в былые времена, со смиренным почтением. Она не знала, на какую передающую станцию был настроен аппарат мсье Оверле. Она сама его отключила. Она не помнила, что именно звучало в то время, пока она была в комнате (музыка? голос диктора или конферансье?). За неимением лучшего, мы попросили ее рассказать о мсье Оверле. Она перечислила нам все те меры предосторожности, которые принимала для того, чтобы избавлять его от усталости, неожиданных сюрпризов, тревог и так далее.

– Так что, – сказала она, – когда к мсье приходил господин Теодор, я никогда не была уверена на все сто, всегда караулила у двери.

– А кто он – этот господин Теодор? – поинтересовался Жером.

– Как – кто? Сын мсье Оверле! А вы разве не знали?

– Я совсем потерял моего старого друга из виду, – извинился Жером. – Я думал, мадам Лабрель – его единственная дочь.

Эпонина просветила нас на сей счет. Теодор Оверле был неплохим, но не более того, боксером, известным под псевдонимом Тео Федер. Драться на ринге – не преступление, пусть даже эта динамичная карьера и идет вразрез со вкусами отца. К несчастью, Тео давал мсье Оверле и другие поводы для огорчения. Теодор вел разгульную жизнь и изводил отца постоянными требованиями наличных. Тяжело вздохнув, Эпонина сказала:

– Накануне смерти мсье, вечером, он снова явился и закатил ему сцену, как раз в тот час, когда мсье слушал радио. Теодор угрожал добраться любыми средствами до его денег. Мне даже стало страшно. Я вошла и, увидев, что господин Оверле аж весь трясется от возмущения, не постеснялась напомнить его сыну о том, сколь слабое у мсье здоровье. «Вы можете его убить, скотина вы этакая!» – бросила я ему прямо в лицо. Тогда он развернулся и ушел. А господин Оверле повторял беспрестанно: «Все это плохо кончится, Эпонина! Господи, лишь бы он остался честным человеком! Я боюсь… боюсь, как бы он кого-нибудь не ограбил, вот что!»

– И все это происходило четвертого февраля, – отметил Жером. – А скажите, мсье Теодор знал, что его отец слушает радио каждый вечер?

– Разумеется, мсье. Господин Оверле редко выходил из дому, и радио играло в его жизни большую роль.

– Благодарю вас, – сказал комиссар, откланиваясь.

В тот же вечер у нас на руках был список программы передач всех французских станций от 5 февраля – дня, в который мсье Теодор Оверле унаследовал половину отцовского состояния.

С первого взгляда ничто, абсолютно ничто не привлекло наше внимание. Перед нами открывалось бесконечное множество гипотез.

Тем не менее на следующий день Жером, по моей наводке, затребовал у трех различных радиостанций «записи сводок последних известий, передававшихся вечером 5 февраля, а затем помещенных в архивы».

Прочитав одну из таких сводок, присланную агентством «Бриссо», он даже подпрыгнул. Вот она:

«В убийстве графини Гюон, дом которой был ограблен прошлой ночью, – сама графиня, напомним, застала грабителя на месте преступления и была им застрелена в упор – подозревается некий боксёр, хорошо известный в своем кругу».

– Боксер! – вскричал Жером. – Это что еще за блажь? В этом деле никогда и речи не шло о боксере!

Подтянув к себе телефон, он попросил соединить его с агентством «Бриссо».

Спустя час директор агентства сообщил нам, что то была непостижимая оплошность, о которой он прекрасно помнит. Работник, допустивший эту оплошность, получил строгий выговор. Набирая текст на машинке, он по рассеянности напечатал «боксёр» вместо «бонтёр»[134] – слово, которое и фигурировало в изначальной вечерней сводке.

Этого работника звали Шельц. Недавно бедняга умер в больнице от бронхопневмонии. Ни семьи, ни родных у него не было.

– Но как узнать? – пробормотал Жером. – Придется ждать подходящего случая.