Руки Орлака

Но если Вассёру не удастся ускользнуть, если послезавтра утром, на назначенном им месте, его арестуют, все изменится!

– Ты думаешь? – возразил Стефен. – Даже если я в его присутствии заявлю, что роковые отпечатки оставлены не моими руками, судья лишь пожмет плечами.

– Ты же говорил, что Вассёр принесет эту специально изготовленную перчатку, перчатку-«обманку».

– А если не принесет?

– Я – тебе, ты – мне!..

– Он может отказаться. Он ничего мне на сей счет не ответил. Он и так меня крепко держит!

– Нет! Это ты его держишь, потому что он полагает, что держит тебя, потому что он убежден, что ты теперь лишь машина, ключ от которой находится у него, тогда как на самом деле он теперь – никто, а нас – двое! Ты только подумай, как этот человек упивается своей властью. Триумф над тобой его ослепляет! Назначенная тебе встреча прекрасно это доказывает. Он даже в мыслях не допускает, что ты можешь его ослушаться.

– А если придет не он?

– Он придет сам. Все на это указывает, и прежде всего – его самонадеянность.

– Хм… Ну, допустим. Допустим, что он придет, его арестуют, но перчатки при нем не окажется. Что дальше?

Не забывай: в убийстве мсье де Крошана он, по его словам, может навести подозрение на меня с помощью сфабрикованных им писем. Если подумать, то в день первого убийства я держал в своих руках руки манекена. Куэнтр ничего не сказал, но он мог найти на этих деревянных руках те же отпечатки пальцев, что и на ноже! Этого вполне достаточно, чтобы заподозрить меня в том, что еще до преступления я демонстрировал убийце шевалье эту вероломную мизансцену!..

Что касается второго убийства, то тут я – увы! – не вижу ни малейшей лазейки!

Этот Вассёр – человек безжалостный! Впрочем, это заметно по его лицу.

– Как он выглядит?

– Блондин, черноглазый и смуглолицый. Смотрит на тебя словно хищный орел. У него повадки ремесленника, мнящего себя артистом. Но вот его речь сбивает с толку: она неровная – то малограмотная, то почти изысканная. Жаргонизмы в ней перемежаются заумными техническими терминами. Похоже, этот человек знает понемногу обо всем. Он с тобой то на «ты», то на «вы». Уверен в себе. Жуткий тип.

– Мы обязаны, просто обязаны сдать его полиции! – воскликнула Розина. – Правда должна восторжествовать! Пусть его арестуют! Нельзя же допустить, чтобы жертву покарали, в то время как виновный останется на свободе!.. Доверься мне, Стефен! Пусть я и не способна сейчас сохранять спокойствие, рассудок подсказывает мне, что мы должны заявить на этого человека!

– И признать мое бессилие? Объявить всем, что у Стефена Орлака – руки убийцы, как у царя Мидаса были уши осла? Стать совершеннейшим посмешищем?

– Не думаю, что это выйдет наружу. Но даже если об этом узнают, разве так будет не лучше, чем прозябать в вечном страхе, с ножом у горла и зависшим над головой лезвием гильотины? Наконец, разве не наш долг – привлечь к ответственности убийцу твоего отца и нашего старого друга, наказать этого мучителя, который давно уже тебя преследует, этого шантажиста, который хочет выманить у тебя деньги, да что там! – опасного убийцу, который уже совершил несколько жутких злодеяний и может совершить другие, человека, который так и не поплатился за свои преступления?.. Кто он такой, этот Вассёр? Смертник, лишь по воле случая не отправившийся на тот свет! Его голова лишь чудом не угодила в корзину с опилками![100] Его свобода, его жизнь незаконны! Его существование – пощечина правосудию! Оно оскорбляет общество! Оно оскорбляет даже здравый смысл…

Розина резко остановилась и принялась лихорадочно размышлять. Мысленно она ставила себя вне событий. Она «поднималась к Сириусу», пытаясь смотреть на факты свежим, беспристрастным взглядом. Затем она опустила глаза на Стефена.

Он выглядел бледным и изнуренным, что было вполне естественным. Со дня монжеронской катастрофы он страдал как про́клятый. Одни после подобных злоключений делались седыми, другие – немыми или заикающимися, третьи – уродливыми и безобразными, четвертые и вовсе лишались жизни. Она чувствовала, что он утратил волю, стал не уверен в себе. Еще с четверть часа тому назад, слушая его рассказ, она поражалась тому, какие уловки выдумывало его безудержное воображение, чтобы скрыть размер рук, которые стали больше, чем были. К чему было соскребать номер с перчаток? Зачем понадобилось расширять перстни и красть для этого украшения? Припухшие руки и деформированные пальцы вполне можно было объяснить ранами, надрезами и шрамами!.. Но сколько же потрясений пришлось пережить с тех пор Стефену: эти записки, эти преступления, эти подозрения, которые крутились в его голове!..

Она сказала: