Руки женщин моей семьи были не для письма

Былое тело уничтожала болезнь, я чувствовала это каждую секунду каждой минуты каждого дня. Просыпаясь, я ощущала, как очередную мышцу крутило, судороги сжимали мою грудную клетку, руки были подобны спутанным водорослям, а правая нога становилась короче левой из-за высушенных спазмами мышц. Хуже всего было в минуты дистонической атаки, или, как ее называют по-английски, dystonic storm. Это очень точно — ведь то, как стремительно ты теряешь контроль, действительно похоже на шторм или ураган. Все мышцы начинает сводить по сигналу невидимой дирижерской палочки: один взмах — твой рот тянется вниз и вправо, словно стекающее мороженое, второй взмах — твоя голова клонится вниз и застывает, будто кто-то тянет за волосы и не отпускает, третий взмах — руки оказываются сжаты, как лапы венценосного орла, схватившего добычу. Со стороны эта сцена напоминает обряд экзорцизма; может быть, все одержимые на самом деле были больны дистонией, а их неестественно сгибающиеся спины были следствием обширных судорог. Впрочем, мы уже никогда этого не узнаем. В неврологических отделениях, где я периодически оказывалась, у стен коридора всегда были металлические поручни: они помогали пациентам перемещаться и не падать. Мои ноги, окутанные спастическим сном, с трудом двигались. Правая стопа волочилась по полу, издавая звук, отдаленно похожий на шелест осенних листьев. В неврологических отделениях никого не интересовала красота ног, волновало другое: как ноги сгибаются в коленях, как работает рефлекс четырехглавой мышцы бедра и трехглавой мышцы голени, как мышцы реагируют на прикосновение, совершают ли они свое главное предназначение, перемещают ли тело с должным усердием и покорностью?

Из-за болезни и неправильно стоящей стопы я не могла носить каблуки, я никогда их особенно не любила, но именно в тот момент, когда я потеряла возможность надеть их без раздумий, стала мечтать о каблуках. Я зачарованно разглядывала туфли в обувных, завистливо оборачивалась на уверенные ноги женщин, радостно прислушивалась к характерному стуку в помещениях — я решила, что после операции обязательно куплю себе красные туфли на высоких каблуках, которые будут стучать при ходьбе.

После операции мои ноги замотали эластичным бинтом, они спокойно лежали на больничной постели, ожидая, когда им вновь придется встать и идти. Бинт окутывал их, как пеленка, обнимающая новорожденного. Когда мне разрешили встать, я сразу почувствовала: больше нет боли, мышцы спокойно делают свою работу, словно, наконец, стали свободны. Оказалось, что сама способность ходить интереснее каблуков, поэтому вместо них я купила кроссовки.

X. Горло

Во время свадеб на красивых длинных шеях женщин можно было увидеть украшения: коллары, матинэ, ожерелье-оперу, цепочки, — они обязательно должны были быть золотыми, с россыпью драгоценных камней. Эти украшения были посланиями от одной женщины к другой — они повествовали о любви мужа, о помолвке, о ссоре или искуплении вины. Никто не рассказывал историю своих украшений, обычно она додумывалась зрителями, как сцена артхаусного кино. Мама не любила бусы и ожерелья. Откладывая деньги с зарплаты, она покупала себе красивые серебряные кольца. Одно она подарила мне: серебряное, с белыми и розовыми фианитами, по размеру оно подходило только безымянному пальцу. И хотя оно совершенно не идет мне, я всегда беру его с собой, иногда надеваю, чтобы почувствовать связь между нами. Жемчужное ожерелье, доставшееся ей от матери, моей бабушки, мама никогда не носила — оно лежало в коричневой коробке, которую она привезла из Грузии.

Мать моей матери никогда не снимала хрупкое ожерелье из дикого жемчуга, оно лежало на ее смуглой коже вплоть до момента, когда соседки омыли ее уставшее тело и завернули в плотный белый саван. Жемчужное ожерелье они отдали дочери как вечное напоминание об украшениях, рассказывающих свои истории после смерти владелицы. Из-за рака бабушку часто бросало в жар, горло сжималось в приступах удушья, она открывала все окна в маленькой спальне и ложилась на пол под ними; периодически, страдая от ночных болей, она выходила на балкон и любовалась на ночное грузинское небо. Грузинское небо было красивее всего, что я когда-либо видела: большой зрачок полной луны низко висел над землей, казалось, что, подпрыгнув, можно легко коснуться пальцем. Ночь накрывала маленькую грузинскую деревню плотной темнотой, словно некто мягко нажал на небесный выключатель. Звезды перемигивались друг с другом, передавая местным жителям целые поэмы на морзянке, которые оставались не расшифрованными. Бабушка безмолвно наблюдала за телами звезд в небесном гробу, за тем, как их сверкающие белые саваны перестают излучать свет, уподобляются тьме и становятся ее частью. Она знала, что эта участь ожидает каждого живущего на земле, но ей было жаль, что там нельзя будет шить одежду, постукивая педалью швейной машинки. В гробу не было звуков, это было пространство, где речь возвращалась Творцу.